— Он очень стар… И вообще человек ли он в полном смысле?
— Возможно, что-то у него не так, какие-то детали заменяют органы, но мозг у него человека или дельфина — никакая электронная схема не обладает такой гибкостью мышления. И знаешь, что в нем самое странное?
— В нем все странно. Непонятно.
— Да, но самое главное — что он в чем-то моложе нас с тобой, только поумней и помудрей. Они с моим дедом смотрят вперед, через века, и ждут… Я тоже чего-то жду. Иногда тревожно, иногда радостно. А ты?
— Естественно. Мы всегда чего-нибудь добиваемся в жизни и ждем конечных результатов. Сейчас весь мир ждет, когда вспыхнет Сверхновая. Что она принесет нам? Биата боится, что все человечество вымрет, как гигантские рептилии в каменноугольный период.
— Все это временные явления, эпизоды, — поморщился Костя. — Видишь ли, я думаю несколько иначе, в философском аспекте. Вообще о жизни как о большом ожидании чего-то.
Я не понимал его. Костя опять раскрывался для меня вдруг как-то по-новому. Я никогда не считал его способным к отвлеченному мышлению, не связанному с повседневными интересами.
— Да, да, — проронил я неопределенно.
Но Костя уже стал прежним, как всегда, внезапно перескочил на новую тему:
— Сегодня утром я встретился с Герой, женой Нильсена. Она гуманитарий. Прилетела на неделю. На нас смотрит как на древних героев и боготворит своего Карла. Мы с ней купались. Протей сразу проникся к Гере нежностью, а она смотрела на него со страхом, но держалась с достоинством. Все-таки, когда Протей назвал ее по имени, ей чуть не сделалось дурно. На суше она призналась, что никак не может убедить себя, что эти рыбообразные существа — разумные и чем-то совершеннее нас. Знаешь, она египтолог и перевела папирус, кусок летописи о небесных явлениях, и представь, в нем упоминается о вспышке Сверхновой…
В гидрофоне раздались бульканье, характерные щелчки. Затем раздался голос:
— Говорит Тави. В западном секторе нет больше акул без флажков.
— Ищите лучше, — сказал Костя. — У меня еще десять дротиков. Направляйтесь к востоку. Мы ждем на отмели.
— Приказание принял.
Под нами на глубине десяти метров раскинулась коралловая отмель. Смутно обозначалось дно в пятнах солнечного света.
Костя разделся, достал маску, взял гарпун и объявил:
— Что-то я высох под палящими лучами, надо изменить среду обитания. Помимо восстановления нервного тонуса и нормальной влажности, меня влекут здешние глубины. Однажды мы тут прогуливались с Протеем и Хохом. Какой коралловый лес и водоросли! Жаль, что не захватили тогда съемочную камеру. А ты? — Не дожидаясь ответа, он прыгнул за борт.
Я отказался. Как хорошо думалось здесь, в удобном кресле! Ракета ритмично покачивалась на пологой зыби. Когда ее поднимало на гребень волны, я видел белый корабль-рефрижератор, один из флотилии, обслуживающей наш остров. Рефрижераторы ежедневно увозили продукты моря, вырабатываемые нашими заводами. Где-то в небесной голубизне просвистел воздушный лайнер. Все это немного отвлекло меня от мыслей о моем друге. Мне вначале казалось, что я думаю исключительно о нем, но наши интересы так тесно переплелись, что все касающееся его жизни, привязанностей относилось и ко мне в такой же степени.
Вот сейчас он рассказывал о Верином мимозозавре. Открытие, которое на какое-то время затмит Сверхновую. Им, наверное, уже заполнены все каналы телеинформации. Но Костя придал этому событию какой-то интимный характер. И как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.
Почему он хочет, чтобы я относился к ней иначе? Ах, да! Ведь он уверен, что с Биатой у нас все кончено и он причина нашего разрыва. Теперь он хочет компенсировать утрату. Милый мой дружище!
Пассат проснулся. Вздохнул, сморщил глянцевитую поверхность валов и начал прерванный бег. У меня было такое чувство, будто в мире неожиданно что-то изменилось. Действительно, поблекло небо, набежали облака и задернули солнце. Отовсюду раздавались унылые свисты и всплески: море и ветер начали перебранку.
В такую пору у меня родятся грустные мысли. Я стал обвинять Биату в недостатке внимания к себе. При всей занятости каналов связи там у них, в обсерватории, она могла бы добиться хотя бы минутного разговора со мной или послать коротенькую фотограмму. Нет, здесь что-то не то! При первой же встрече я объяснюсь с ней. Пусть лучше плохая правда, чем такая неопределенность! Тут мне показалось, что я и впрямь измучен ею. Но я несправедлив: ведь она сказала мне зимой: «Я знаю. Не надо об этом больше. Я еще не знаю. Когда узнаю, скажу сама. Хорошо?»
В этом «хорошо» для меня содержалось обещание, почти «да». Я стал думать о сложности жизни, о счастье, которое немыслимо без Биаты, и нагнал на себя такую тоску, что впору было бросаться в море вслед за Костей.
Нет лучшего средства вернуть утраченное равновесие чувств, чем свободное парение в морской глубине. Земные горести отступают перед потоком новых впечатлений и кажутся такими незначительными в подводном зелено-голубом мире…
Над самой поверхностью взбаламученного моря скользил буревестник, распластав свои неподвижные узкие крылья. Он олицетворял собой одиночество. Он и океан и больше никого в целом свете! Аллегория понравилась мне потому, что я почувствовал себя не менее одиноким скитальцем.
У меня стали складываться белые стихи о вечном поиске счастья, да помешали Тави и Протей. Они внезапно выскочили из воды, и, обдавая брызгами, перелетели через катер. Еще издали заметив мою понурую фигуру, они подумали, что я задремал, и решили разбудить меня таким оригинальным способом. Разведчики приплыли с сообщением, что в двух милях отсюда обнаружено пять акул, еще не получивших прививок.
Я послал дельфинов за Костей. Через несколько минут вернулся один Протей и торопливо передал Костин ответ:
«К дьяволу акул: Здесь есть вещи поинтереснее этих разжиревших созданий. Пусть Иван немедленно плывет ко мне. Если, конечно, удастся разбудить этого бродягу и лодыря. Но думаю, ты найдешь способ сбросить его за борт».
Все это Протей передал, не скрывая своего удовольствия: он хлопал по воде плавниками, а в глазах его поблескивали лукавые искорки.
— Во-первых, это он бродяга, так и передай ему. «Передам! Что еще передать?»
— Пока все. Скажи лучше, что там случилось? Вместо ответа посланец со свистом втянул в легкие воздух и, показав хвост, скрылся под водой.
Уже в воде ко мне подплыл Тави и остановился, дав обнять себя и взяться за плавник. Он вел меня над застывшим коралловым лесом, распугивая черно-желтых сержант-майоров, тангфишей, похожих на синие тарелки, рыб-бабочек и стайки мальков. Они при нашем приближении, как разноцветные брызги, разлетались по сторонам. Я стал расспрашивать Тави о случившемся. Ничего особенного он не заметил, кроме громадного скопления рыб-попугаев, их здесь всегда много, да еще одной несъедобной рыбы, которая, по мнению Тави, не заслуживала особого внимания.
Костя висел среди кружевных водорослей, держась рукой за коралловую ветку.
— Ну, скорей! — сказал он нетерпеливо. — Я четверть часа пытаюсь тебя докричаться. Опять выключил гидрофон?
— Не я, а ты выключил.
— Проклятая рассеянность! Совершенно верно! Так хотелось побыть в тишине и не слышать твоего назидательного брюзжанья. Пожалуйста, не возражай хоть сейчас. Или мы упустим это милое создание. Тави! Протей! Пожалуйста, отплывите метров на пятьдесят, а то рыбы не поверят в ваше миролюбие.
— Будем в пятидесяти метрах, — заверил Тави и предупредил: — У этой рыбы ядовитый шип, мясо ее никто не ест, даже акулы.
— Откуда это вам известно?
— Всем известно, — ответил Протей, отплывая. За ним пустился и Тави. Оба были явно обижены.
— Тебе понятно хоть что-нибудь из их объяснений? — спросил Костя.
— Ничего.
— Еще обижаются! Я случайно заметил это чудовище. Постарайся не дрыгать ногами и помолчи хоть минуту или говори только с выключенным микрофоном. Пойми, что эту жертву приносишь на алтарь науки.