Костя был ярким приверженцем модной теории психологического поля.
Действительно, с полями у нас с Биатой не ладилось, а кривая Кости почти совпадала с ее кривой, и это окрыляло его. А возможно, что поля тут ни при чем, тем более что они непостоянны. Главное не в этом.
«Не в этом! Не в этом! — мысленно повторял я. — Главное — что она дала мне жетон. Значит, она думала обо мне… Но такой же кусочек никеля и у Кости… Какое это имеет значение? Просто она поступила необыкновенно тактично. Что мог подумать Костя, если бы оба жетона она отдала мне? Она удивительная! И все удивительно на Земле!» Я залюбовался изгибом арок, мерцающими в вышине витражами, на них изображалась история воздухоплавания и завоевания космоса. Поразил удивительный аромат, вдруг окутавший меня невидимым облаком. Да это же духи Биаты, мои духи, мой подарок! Запах исходил от жетона, крепко зажатого в моем кулаке. Кто придумал обычай дарить близким вещи, созданные только своими руками, разумом и любовью? Полгода я искал это неповторимое сочетание молекул…
Я услышал голос Кости:
— Вот так квазиинцидент! Мы, кажется, безнадежно отстали. Слышишь, как надрывается робот? Ротозеи несчастные! Тебе это еще простительно как личности неуравновешенной, но на меня это совсем не похоже. Бежим, пока не поздно! Хотя, если хочешь, беги ты, а я, пожалуй, поеду. Прощание как-то расслабляюще действует на весь мой физиологический и психологический комплекс.
Он ехал на площадке автокара, а я бежал по оранжевой дорожке, скользившей по мозаичному полу.
ЗАГАДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Мы с Костей оказались последними из пассажиров. Робот-контролер сказал при нашем появлении:
— Надо быть на своем месте не позже чем за минуту до закрытия люка. У вас же осталось всего пять секунд… четыре… три… две… одна! — Круглая дверь захлопнулась. Щелкнули автоматические замки. Робот продолжал тоном брюзги: — Ваши места в круглом салоне под номерами девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре, прошу занять их побыстрее, через девяносто секунд «Альбатрос номер семьсот шестьдесят три дробь пять» выходит на старт.
— Понятно, старина! — сказал Костя. — Спасибо. Извини.
— Не отвлекайте посторонними разговорами. Задавайте только вопросы, связанные с нашим полетом. Следуйте за мной. — Он покатился по зеленой дорожке в проходе между кресел.
На нас с улыбкой смотрели пассажиры. Теперь робот не оставит нас в покое, читая инструкции поведения в полете и предупреждая каждое наше желание. Это было своеобразным наказанием за нарушение дисциплины.
— Вот ваши места. Девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре.
— Хорошо, старина, спасибо, теперь иди подзарядись, — сказал Костя.
— Я получил энергии на весь рейс. Подзарядка в шесть тридцать пять, — невозмутимо ответил робот и продолжал, уставившись на нас желтым глазом: — Туалетные комнаты находятся в хвосте корабля, там же расположены кабины с ионным душем и роботами-массажистами и парикмахерами…
— Мы все это знаем, старина, — сказал Костя, — можешь идти на свое место.
— Полет продлится четыре часа сорок восемь с половиной минут.
— Он надолго! — простонал Костя. — Как бы отключить его?
Из-за высокой спинки кресла впереди нас показалось большеглазое лицо девушки. Она сказала с видимым сочувствием:
— Не пытайся. Конструкторы учли этот вариант. Он не отключается. Программа для пассажиров, нарушающих дисциплину, рассчитана на тридцать минут. В следующий раз не будете опаздывать.
«Альбатрос» начал грузно покачиваться: нас буксировали на взлетную полосу.
Костя завел разговор с девушкой. Робот все внимание переключил на меня и почему-то перешел на интимный шепот:
— Круговая телепанорама дает возможность за все время полета наблюдать за поверхностью Земли.
— О, так вы на Китовую ферму! — радостно воскликнула соседка.
Из репродуктора к боку робота, нацеленного мне в ухо, лился поток сведений о корабле — его грузоподъемности, скорости, высоте полета:
— Грузо-пассажирский лайнер типа «Альбатрос», кроме двух тысяч пассажиров, берет на борт триста пятьдесят тонн груза. Скорость на высоте тридцати километров — пять тысяч…
Костя толкнул меня в бок:
— Вера советует рассредоточить внимание этого идиота. Иди к штурманской рубке, а я пройдусь к институту коммунальных услуг. Она едет в цейлонский дендрарий, тоже летняя практика, — добавил он и, вскочив, быстро пошел к корме.
На левом полукружии экрана плыла ночная, залитая призрачным светом искусственных лун Москва.
Когда и я встал, робот вздрогнул, его желтый глаз растерянно замигал: он принимал решение. Через несколько секунд, свет, источаемый глазом робота, стал ровным: решение было принято, он остался со мной. Я пошел в сторону корабельной рубки, робот не отставал, бормоча полезные сведения. Между прочим, я услышал от него, что на «Альбатросе» можно получить копию любой книги не позже чем через полчаса после заказа в корабельной библиотеке. Я вспомнил, что так и не удосужился захватить с собой «Язык и психологию приматов моря». Эта необыкновенная работа произвела сенсацию в ученом мире и была восторженно встречена читателями всех континентов.
Дельфины в генеалогическом древе жизни давно занимали второе место после человека. Но это место, по установившейся традиции, считалось на много ступеней ниже, чем заслужили наши морские братья по разуму. Я читал и слушал книгу в отрывках, она вышла как раз во время цикла самопроверки знаний, но мне до сих пор не удавалось прочитать ее всю.
Остров, куда мы летели, считался одним из главных центров по комплексному изучению приматов моря, и не хотелось прослыть невеждой при встрече с учеными, к тому же приматы моря всегда меня привлекали, и в ту пору я серьезно подумывал, не внести ли и мне вклад в этот интереснейший раздел науки.
Неотвязный робот проводил меня до дверей библиотеки, читая инструкцию о поведении пассажира во время полета.
В небольшой комнате за пультом склонился высокий худой человек, облаченный в какой-то невообразимо старомодный костюм. Он был абсолютно лыс, темя прикрывала выцветшая тюбетейка, видимо, очень старой работы — такие я видел в Самаркандском музее. Человек быстро нажимал на разноцветные клавиши, посылая заказы на какие-то книги. Покончив с этим делом, он встал. Меня поразило его лицо: очень загорелое, и, хотя на нем почти не было морщин, оно казалось очень древним и, когда он молчал, застывшим, как у куклы или у робота. Хотелось дотронуться до его щеки, чтобы убедиться, что она не из пластика. С лицом контрастировали глаза — черные, живые, с иронической искоркой.
Уступив мне место, он почему-то не уходил. Я в замешательстве рассматривал аппаратуру библиотеки, мне еще не приходилось пользоваться этими разноцветными клавишами с нанесенным на них шифром. К тому же меня в этом человеке или существе, похожем на человека, поразила еще одна странность: в нем, где-то в недрах его туловища, что-то тикало, работал какой-то прибор вроде старинного хронометра. Я не мог ошибиться, потому что все электронные приборы в библиотеке работали бесшумно, и он подошел ко мне так близко, что я почти касался его.
Он обратился ко мне. Голос его был не громок и очень приятного тембра:
— Все очень просто, молодой человек. К тому же вот она, инструкция-спасительница. Все же читать ее не стоит. Что у вас там?
Я назвал книгу.
Он улыбнулся:
— Да, вещица стала довольно популярной. Но вот что странно. Истинное понимание идеи, заложенной в этой книжице, мы находим, как прежде говорили и писали, только среди широкой массы читателей. С особенным восторгом идею книги приняла молодежь, в то же время большинство маститых ученых пишут черт знает что! Ты не читал последний вестник Академии? Нет? И прекрасно. Будь у меня такая шевелюра, как у тебя, я бы поседел, читая эти, с позволения сказать, мысли ученых мужей. Как ни странно, но даже в ваше время, — он подчеркнул слово «ваше», — когорта ученых, отягощенная тысячелетним опытом, не в состоянии понять, что творческие силы природы не могли исчерпаться созданием только одного-единственного прибора, — он шлепнул себя по лбу, — втиснутого в черепную коробку такого несовершенного создания, каким пока является человек. — Он схватился за голову так, будто опасался за ее сохранность, и улыбнулся. — Самое тяжкое и затяжное заболевание человечества — консерватизм мышления. Это наблюдалось всегда. Ты же проходил историю развития познания. Конечно, мы имеем сдвиги в этой области, но, к сожалению, они не пропорциональны общему прогрессу. Видимо, дает себя знать груз энтропии, накопленный за столетия. Имей в виду, что это относится главным образом к ученой братии, ограниченной рамочками узкой специализации. И все-таки нет причин для уныния — их песенка спета! Сейчас настоящий ученый может апеллировать ко всему человечеству. Ты только представь себе, — он сильно сжал мой локоть, — пять миллионов писем! За полгода! Я вынужден отвечать только через печать… Давай познакомимся: Поликарпов Павел Мефодьевич… Да, да, тот самый. Полпред дельфинов, как недавно выразился один из моих остроумных коллег. Между прочим, он и не догадывается, какое этим доставил мне удовольствие. Как звучит: полномочный представитель народа, живущего в гидросфере. Ведь неплохо!