Дельфины увлекли нас вправо, сказав, что впереди на разных глубинах путь преграждают нам медузы, ядовитые даже для дельфинов.
— Вот видишь? — продолжал Костя. — Что бы мы делали сейчас без них? А они, между прочим, без нас бы обошлись.
Я привык к скачкообразной манере своего друга выражать свои мысли. Все, что он сейчас излагал, не было новостью, но я чувствовал по его тону и скрытому волнению, что он стремится высказать какие-то важные для него вещи, и слушал, не перебивая. К тому же разговор скрашивал довольно однообразный путь к острову.
Костя посмотрел на меня иронически, а спросил витиевато:
— По твоей физиономии, склеенной в снисходительную улыбку, вижу, что тебе все еще не ясно, для чего такая длинная преамбула.
— Пожалуй…
— Ты мог бы не отвечать, настолько выразительно написан ответ на твоем бесхитростном лике. Потерпи немного, и все станет ясно, как после весеннего дождя. Возникавшие содружества между человеческим сообществом и другими видами разного интеллектуального уровня прерывалось, вернее, уничтожалось не только катаклизмами. Сам человек нарушал, растаптывал дружбу под влиянием своего эгоизма. Философы, жрецы, ученые и даже поэты оправдывали мерзкое поведение себе подобных и всячески превозносили исключительность человека. Человек — венец природы. Все для него. Ему все позволено. Все твари должны служить ему, отдавать ему свое мясо, кожу, перья, шерсть…
— …молоко.
— Не перебивай! Молоко — продукт для обмена. И вот теперь главное! Человек очень виновен перед своими братьями по крови. Он всегда это знал, по крайней мере знали многие, и даже в варварские века стремился понять и приблизить к себе другие существа. Я хочу сказать, что одна из главных целей нашего существования — Великий гуманизм. Объединение всей разумной жизни. Не улыбайся!
— Соль разъедает глаза.
— Знаем мы эту соль!.. Ну вот, всегда ты перебиваешь! Но на этот раз тебе не удалось сбить меня с толку. Я кончаю. Мы живем в хорошее время. Забыты многие предрассудки. Сейчас век содружества жизни! Не космоса, не науки, а именно содружества жизни. Как много достигли бионики, используя готовые модели, созданные природой за миллиарды лет! Сколько нам дали дельфины! И сколько получили от нас! На очереди кальмары, спруты с их особым виденьем мира. И теперь второе!
Многого мы добились и, как всегда в период удач или, как говорят студенты, везенья, забыли о несовершенстве нашего ума. Достигнутое стало эталоном, тяжелым, как скала. Трудно двигаться вперед с таким грузом. Наш учитель говорит, что законы открывать необычайно трудно, но еще труднее их преодолевать, находить к ним поправки или отвергать вовсе. Ну, вот и все. Почти доплыли. Вперед, Протей! Догоняйте!
На берегу он спросил:
— Ты, кажется, ничего не понял из моей бессвязной речи?
— Нет, почему ты так думаешь? Многое было довольно интересно.
— Меня не интересуют красоты стиля. Лучше скажи, согласен мне помочь? «Ты мне очень нужен».
— Ну конечно! — ответил я радостно, потому что уже много лет никто из нас не произносил эту магическую фразу.
— Тогда пошли в столовую. Нам надо запастись горючим. Потребуются некоторые усилия.
Он повел меня мимо океанариума, сделав порядочный крюк. Косатки безжизненно застыли в голубой воде, не обращая никакого внимания на тунцов, проплывавших у них под носом.
— Видишь? — спросил Костя. — Я все о том же. О праве одного вида угнетать другой. Они же погибнут здесь, завтра же. Все погибнут. Они могут останавливать сердце. Смотри!
Действительно, на дне белело брюхо мертвой косатки. Заметив, какими жадными глазами я осматриваю набор закусок в витрине холодильника, Костя сказал:
— Рекомендую ограничиться стаканом молока Матильды и еще каким-нибудь соком. Придется снова болтаться в воде…
Я без особого удовольствия, как лекарство, выпил густое, теплое молоко и с наслаждением осушил стакан ананасного коктейля.
— По калорийности это не уступает… — начал было Костя, но, встретившись со мной взглядом, сказал: — Думаешь, мне есть не хочется? Я готов грызть акулью кожу.
— Ну, пошли. Скоро вернемся, и тогда… Фу, какая бурда!.. Но зато сок… Восхитительный напиток!
Нам было лет по десять, когда мы поклялись всегда приходить друг другу на помощь. Без единого вопроса. Надо только сказать: «Ты мне очень нужен», и все, магическая фраза отдавала одного из нас в полное подчинение другому. И вот что странно: никогда еще эта просьба-приказ не была неожиданной. Наверное, мы научились читать мысли друг друга, отгадывать желания. Если Костя врывался ко мне во время каникул, то я уже знал в общих чертах маршрут и цель нашего похода: мой бесхитростный друг еще за несколько дней своей таинственной сосредоточенностью настораживал и подготовлял меня к «неожиданности».
Сейчас я тоже догадывался о его сумасбродной затее, и меня вдруг охватила тревога, когда я представил себе возможные последствия.
Я спросил:
— Ты все обдумал?
— Да.
— Уверен, что они тихо уйдут из лагуны?
— Как Матильда с подругами после дойки.
— Когда ты успел с ними договориться?
— Не улыбайся так иронически, я все предусмотрел. Протей возглавит отряды копьеносцев. Они преградят путь в лагуну. Косатки сейчас еще под действием наркотика. Ты видел, они совсем инертны.
— Думаешь, что Джек спокойно нырнет под остров?
— Да. Как первая беглянка. У них тщательно разработан маршрут. Я уверен. Все будет о'кей! — заключил он далеко не уверенным тоном.
Несколько шагов мы прошли молча. Короткая заря угасла. Затеплились диски искусственных лун. В шум волн вплетался хрустальный перезвон, словно звенели елочные новогодние колокольчики. На днях нам прислали несколько сотен певчих цикад, выведенных японскими селекционерами. У них необыкновенно нежные голоса разной тональности. Трудно представить себе, что предки этих нежноголосых созданий те самые лупоглазые насекомые, что и по сей день терзают слух своими оглушительными концертами. Хотя многим нравится их металлический гомон…
Я спросил:
— А Совет? Как посмотрит Совет?
— Видишь ли… я уже разговаривал с Нильсеном.
— Ну?
Костя остановился:
— Знаешь, Ив, я освобождаю тебя от… от данного слова. Возможно, ты прав. Спокойной ночи. — Он круто повернулся и побежал к лагуне.
Что мне оставалось делать, как не припустить за ним следом! Я бежал и с тоской думал: вот сейчас надену маску, возьму лазер, прыгну в лагуну и открою ворота косаткам. Потом буду стоять перед осуждающими взглядами членов Совета. Завтра нас, наверное, «спишут» с острова. Не закончив практики, бросив на половине работу, мы полетим за новым назначением и снова предстанем перед Советом, теперь уже университета. Преподавателей вызовут со всех континентов… Как они будут благодарны, что их оторвали от исследований ради двух недисциплинированных сентиментальных студентов!
Думая так, я чувствовал, что Костя все-таки прав. Прав той высокой правдой, что всегда шла наперекор установившимся правилам и законам и которая в конце концов признавалась всеми и сама становилась законом.
Лаборатория на берегу океанариума светилась, как гигантский японский фонарь. Архитекторы очень точно скопировали этот древнейший светильник. Костя уже находился в «фонаре». Повеселевшими глазами он смотрел на Павла Мефодьевича, восседающего в кресле перед гидрофоном. Из аппарата вырывались скрежещущие звуки.
— И ты пожаловал? — спросил учитель. — Садись и слушай внимательно. Не каждому удается услышать такое. — Голос его приобрел торжественность, совсем не гармонирующую со скрежетом, вдруг перешедшим в раздирающий слух вой.