– И не любит Америку?
– Наоборот! Он обожает эту страну.
– А я хоть и русская, но и я спасалась из России. Останься – и очутилась бы в Сибири.
– Значит, вы революционерка?
– Можно честно жить в России и не быть революционеркой? Видите, я тоже знаю беды.
За дверью раздался шум: молодой голос поет американскую патриотическую песню. Госпожа Квиксано встрепенулась: “Давидка!” Вошел красивый юноша, сразу заметил Веру.
– Мисс Ревендаль здесь! – воскликнул Давид с почтением и восхищением.
– Не удивляйтесь, я свалилась с неба, как снег, что на вашем пальто!
– Я не знал, что вы ждете…
– И хорошо, что не знали. Иначе маленькие калеки не слыхали бы вашей скрипки!
– Это дядя сказал вам!
Давид подошел к госпоже Квиксано, нежно погладил ее по щеке.
– Ты знаешь, бабуля, я так играл – даже инвалиды танцевали на костылях!
– Мой Давидка! – любовно глядя на внука, пробормотала бабушка и снова задремала.
– Не преувеличивай, Давид! – вмешался Мендель.
– Я не преувеличиваю! Кто не мог встать, танцевали лежа – руками, головами, глазами!
– Вы скажете еще – и кровати танцевали! – смеясь, вставила Вера.
– Пожалуй! – весело добавил Давид.
– Жаль, меня там не было! А вот наше приглашение, – сказала Вера, вручая Давиду конверт.
– О, это великолепно, снова играть в землячестве! – воскликнул Давид, прочитав письмо.
– Но мы не можем предложить вам гонорар.
– Это с меня гонорар – видеть счастливых иммигрантов – греков, поляков, евреев, армян!
– Вы тоже были счастливы? – спросила Вера.
– Будь счастлив – главный американский закон. Здесь бог утирает слезы с горестных лиц!
– Довольно, Давид, ты слишком возбужден, – остерег Мендель.
– Факел свободы указал путь всем страждущим Европы, осветил темные чердаки России…
– Прошу тебя, Давид! – настойчивее повторил Мендель.
– Я объясняю мисс Ревендаль, что значит для меня Америка! – возразил Давид.
– Ты можешь объяснить это в своей Американской симфонии.
При этих словах глаза Веры заблестели.
– Вы сочиняете музыку, Давид? – поспешила с вопросом гостья.
– Ах, дядя, зачем ты… Моя музыка слишком слаба! – смутился юный композитор.
– Ваше сочинение вдохновляется духом Америки?
– Разумеется! Страна наша – это великий плавильный котел, сплавляющий народы и расы!
– Не согласитесь ли продемонстрировать отрывок на нашем концерте?
– Для этого нужен оркестр!
– Вы на скрипке, я на фортепиано…
– Вы играете на фортепиано, а я подумал, вы пришли брать уроки! – признался Мендель.
– Я училась в Петербурге, а родом из Кишинева. Какая может быть в Кишиневе музыка?
– Кишинев! – вскрикнул Давид.
– Успокойся, Давид! – бросился к нему Мендель.
– Какая музыка в Кишиневе – только похоронный марш! Отец! Мать! А… убийцы!..
Давид разразился истерическими рыданиями. Мендель спешно увел его в соседнюю комнату. Вера побледнела: “Что я сделала? Что я сказала?” Вернулся Мендель.
– Где Давидка? – встрепенулась госпожа Квиксано.
– Тебе что-то приснилось, мама. Спи! – успокоил ее Мендель.
– Его родные были убиты? – хриплым шепотом спросила Вера.
– Во время погрома. У него на глазах.
– Нигде жизнь так не оскорбляет и не калечит, как в России. Как он уцелел?
– Пуля попала ему в плечо. Погромщики думали, он мертв. Это спасло его.
– Изверги! Я стыжусь моей страны, – со слезами проговорила Вера.
– Иногда я боюсь за его рассудок.
– Никогда больше не упомяну при нем этот город!
– Ему необходимо учиться, ехать в Германию, – свернул на другое Мендель.
– Разве поздно?
– Нет, не поздно. Вот если бы ваши друзья помогли ему!
– Мой отец любит музыку. Но нет, он живет в Кишиневе. Впрочем, есть кое-кто. Я сообщу.
– О, благодарю вас!
– Сейчас вы должны идти к Давиду. Мы ждем его на концерте.
– Вы так добры, мисс Ревендаль!
– До свидания, господин Квиксано. Надеюсь, Давид станет новым Рубинштейном!
– Какой сильный снегопад! – воскликнул Мендель, открыв дверь.
– Мы, русские, привыкли к этому!
Вера ушла взволнованная. Мысли смешались. “Что он пережил, бедный мальчик! Еврей! Замечательный еврейский парень! Давид – то был юный пастух с арфой и псалмами, певец народа Израиля…”
2. Второе чудесное превращение
Учитель музыки Мендель Квиксано живет в Нью-Йорке с матерью и с племянником Давидом. Юноша единственный из всей многочисленной семьи уцелел в пагубе Кишиневского погрома и бежал к дяде в Америку.