– Она была ангелом. Ухаживала за больным, прислуживала умирающему.
– И не боялась?
– Она ничего не боится. Она боится только за меня.
– Святость во плоти!
– Она так добра ко мне! Я помню ее пасхальный пирог, мацу, смоченную изюмным вином…
– О, мацу я знаю! Восхитительный вкус со сладким вином!
– Дядя купил ей билет до Америки. Но она одинока и несчастна в непонятной ей стране.
– Ах, мистер Давид! – в расстроенных чувствах воскликнула Кетлин.
– В этот субботний вечер она будет сидеть одна, смотреть, как убывает огонь в камине.
– Ах, мистер Давид!
– Камин остынет. Дрожа, она поплетется в свою комнату, печальная, с мыслями о смерти.
Жалостливое сердце Кетлин не выдержало, она разрыдалась.
– О, мистер Давид! Я не буду смешивать посуду! Клянусь, не буду!
– Конечно, Кетлин. Спокойной ночи.
Кетлин яростно сорвала с себя пальто, скинула шляпу, бросилась к камину – поддержать угасающий огонь…
3. Веселый Пурим
Юный скрипач и начинающий композитор Давид Квиксано эмигрировал из России в Америку и поселился в доме Менделя, своего нью-йоркского дяди. Давид – музыкальный самородок. Это вместе и радует, и тревожит Менделя. Он мечтает, чтобы одаренный племянник достиг музыкальной славы, а не повторял бы его серую карьеру ординарного дирижера и учителя музыки. Мендель хочет отправить Давида в Германию – овладевать искусством композиции.
Вера Ревендаль, душа русского землячества в Нью-Йорке, обрела за океаном убежище от гонений царских властей. Случай свел ее с Давидом, и она пригласила его выступить с концертом в ее епархии.
Ирландская девушка Кетлин прислуживает в доме Менделя. Рвением и трудами она освоила малопонятные для христианки иудейские традиции и кашрут.
Обаяние Давида совершило чудесные превращения в головах женщин. Вера и Кетлин быстро, безболезненно и необратимо расстались с антиеврейскими предрассудками.
– Давид! – взывает Мендель, пытаясь привлечь внимание юноши.
– Минутку, минутку, дядя! – восклицает племянник, погруженный в сочинительство.
– Давай поговорим серьезно, наконец!
– Наконец? Да, да… я обдумываю финал симфонии. Сейчас я раб вдохновения!
– Добрая новость, Давид. Мисс Ревендаль приведет кое-кого, и…
– Потом, дядя… – рассеянно обронил увлеченный творец.
– Давид, есть надежда, что тебя пошлют учиться в Германию!
– Я видел, как дети салютовали нашему флагу! – выкрикнул Давид, записывая ноты.
– В молодости и мне казалось, что весь мир ликует вместе со мной…
– Я слышал голоса детей, покинувших страны тирании! У меня слезы стояли в глазах!
– Боюсь, только у тебя.
– Эти еврейские дети вырастут американцами! Свободными людьми!
– Давид, я просил тебя быть серьезным. Ты хочешь, чтобы твою музыку знал мир?
– Весь мир и на все времена!
– Но ты же не думаешь, что это придет без серьезного образования?
Очередная попытка Менделя была прервана появлением Кетлин. Она несла поднос, на котором громоздились и источали сладкий запах всевозможные гоменташи. Лицо ее украшала маска в виде огромного карикатурного носа.
– Что это значит, Кетлин? – в изумлении воскликнул Мендель.
– Ах, простите…, – сказала Кетлин и сняла маску, – я хотела ободрить хозяйку, она грустит…
– Грустит? – переспросил Давид.
– Разумеется, ведь сегодня наш Пурим! – пояснила ирландка.
– Сегодня Пурим… – протянул Мендель.
– Однако в Пурим надо веселиться, ведь это – как ваш карнавал! – пояснил служанке Давид.
– Вы не празднуете карнавал, оттого она и печальна, – попеняла Кетлин.
– Кто помнит Пурим в Америке… – с горечью произнес Мендель.
– Я купила носы для всех, а они валяются без дела! – добавила она с укоризной.
– Бедная бабуля! Позови ее, Кетлин. Я сыграю для нее что-нибудь веселое в честь Пурима!
– Не здесь, Давид. Скоро придут важные гости, – сообщил Мендель.
– Я буду играть на кухне.
В кухне зазвучала скрипка, донеслись звуки веселого танца. Улыбка осветила лицо госпожи Квиксано. Кетлин сама не заметила, как ноги ее задвигались, подчиняясь такту музыки, и, наконец, она пустилась в пляс. Даже Мендель чуть было не поддался порыву, да звонок в дверь отрезвил его. Он выглянул в окно. У подъезда стоял автомобиль. Вошли Вера Ревендаль и с ней Квинси Девенпорт – нью-йоркский денежный мешок, – мужчина лет тридцати пяти, спортивного сложения, с красивым лицом, отмеченным чертами самодовольства, коим природа замазывает прореху в уме.
– Прошу, присаживайтесь! – пригласил Мендель.