— Да, Ерофей Куприянович, больше года, — задумчиво отозвался Зубов, — с тех пор много воды утекло.
— Известное дело, много, — согласился старик.
Незаметно поглаживая Грунину ладонь, Василий вспомнил свой первый приезд в станицу, белую реку с наезженной санной дорогой, встречу с Груней, теплые ночи, костры на берегу, разговоры с Архипом Ивановичем, веселую работу на зеленом займище, вспомнил все, что он успел сделать тут за год, и подумал о том, что еще предстояло сделать.
Они приехали в станицу перед вечером, и тотчас же их охватило знакомое чувство радостной общности со всем тем, что происходило на реке.
На колхозных тонях шел круглосуточный лов. Просмоленные рыбацкие дубы, описывая полукруг, носились по левобережью, и ловкие руки рыбаков выметывали невода. Ритмично постукивали установленные на берегу лебедки. Одетые в резиновые комбинезоны, девушки торопливо выбирали рыбу, раскладывали ее по плетенкам и относили к баркасам…
— Ловим, Кириллыч, ловим! — издали закричал, увидев Зубова, Кузьма Федорович Мосолов. — Теперь мы будем работать по-новому! Никаких отставаний. Будем бороться за первенство. Рыбаки днем и ночью на тонях. Народ у нас, знаете, какой! Даже Пимен Талалаев другим человеком становится — Архип Иванович научил его уму-разуму!
На следующее утро Василий и Груня начали свою работу: он с Егором Ивановичем — на реке и на озерах, а она с новой, только что организованной рыбоводной бригадой — на построенном осенью колхозном заводе. Почти целыми днями они не виделись и возвращались в свой домик на острове, когда над рекой синели густые весенние сумерки.
В напряженной работе быстро проходили дни. Все жарче пригревало солнце. Зазеленели деревья. Вернулись с далекого юга все, даже самые поздние перелетные птицы. На реке стала прибывать вода… Рыба массами пошла на нерест.
Через несколько дней должен был вступить в силу весенний запрет.
Кузьма Федорович Мосолов и вернувшийся недавно с верховьев Архип Иванович Антропов торопились выполнить месячный план лова. Почти вся рыбацкая станица жила на тонях. Лов не прекращался ни на одну минуту.
— Не вытянем, — поглядывая на сводку о выполнении плана, тревожился Мосолов. — Еще бы три-четыре денька…
— В ночь под воскресенье конец, Кузьма Федорович, — напоминал Зубов, — ровно в двенадцать ночи в реке не должен остаться ни один невод.
Мосолов попробовал отшутиться:
— У рыбаков на тонях нет часов, где им знать, когда двенадцать, когда час.
— Это предусмотрено, — серьезно ответил Василий. — Я договорился с начальником гидроузла: в двенадцать ночи он даст тройной сигнал всеми шлюзовскими огнями После сигнала путь нерестующей рыбе должен быть открыт по всей реке…
В субботу рыбацкие бригады работали не покладая рук.
Близилась ночь. В сводке у Мосолова стояла цифра «99,6».
— Половить бы до утра — и план выполнен, — сказал Кузьма Федорович, подняв на Зубова затуманенные бессонницей глаза.
Они стояли на берегу.
Зубов положил руку на плечо председателя:
— Ты этого хочешь? Половить до утра?
Кузьма Федорович молчал всего несколько секунд, потом протянул Василию руку и сказал тихо:
— Нет, не хочу. Правда, с планом мы чуточку не дотянули, да это уж наша вина. А запрет нарушать не будем…
Отражая мерцающие звезды, темнела река. У левобережья поскрипывали невидимые баркасы. Ниже, у причала, размеренно постукивали механизмы принимающего рыбу катера. На излучине, протянув по воде красную полосу, сверкал покачивающийся бакен…
Ровно в двенадцать часов ночи все шлюзовские огни — на сигнальных мачтах, в окнах домов, в бараках — на мгновение погасли, потом снова зажглись, снова погасли и зажглись опять.
Рыбаки на тонях прекратили лов.
Зубов, Груня и Архип Иванович с Мосоловым сели а каюк и поехали к каменной дамбе, чтобы посмотреть ход рыбы.
— Я был в верховьях и видел, как вскидывается на нерестилищах наша белуга, — сказал Архип Иванович. — Надо бы послать профессору телеграмму, пусть старик порадуется…
Они простояли на дамбе до утра. И когда взошло солнце, им показалось, что вся станица, с ее домами, цветущими садами, стоящими у баркасов людьми, торжественно плывет в неоглядный, озаренный теплым светом невиданно синий простор, которому нет ни конца ни края.