Солнце спустилось к самой земле, и все займище было залито красноватыми отблесками косых лучей. Слева и справа замелькали дома. Залаяли собаки.
— Хутор Виноградный, — махнул рукой старик.
— А до Голубовской далеко? — спросил Василий.
— Километров двенадцать будет.
Через несколько минут они миновали хутор, пересекли утонувшую в сугробах молодую лесопосадку и помчались по ровной, накатанной дороге. Уткнувшись носом в шерстяной платок, дед Малявочка раскачивался из стороны в сторону и монотонно покрикивал на спотыкавшихся кобыл.
Ошметки летевшего из-под копыт колючего снега больно били Зубова по лицу, он отворачивался, дышал на озябшие руки и, ожидая появления станицы, смотрел на сумеречные тени лиловеющего займища.
— Вот она, наша плавучая станица! — крикнул старик, тыча кнутовищем влево.
— Почему плавучая? — спросил Зубов, всматриваясь в длинный ряд тополей.
— А вот поглядишь весной: полая вода затопит тут все кругом, баркасами по улицам ездить будем… Да и Станичники наши от рождения до самой смерти на воде проживают…
Крякнув, Малявочка похлопал Зубова рукавицей по плечу:
— Озяб?
— Озяб, — отозвался Василий.
— А водку пьешь?
— Нет, не пью.
— Не пьешь? — недоверчиво переспросил старик.
— Не пью, дед!
Насупив брови, Малявочка осмотрел Зубова с головы до ног, будто только сейчас увидел его, и, усмехнувшись, пожал плечами:
— Ну, значит, трудно, тебе будет должность свою справлять, и для рыбаков трудным ты человеком окажешься…
Он придержал лошадей и добавил суховато:
— Сейчас мы тебя доставим до Марфы Пантелеевны. Это моя невестка, сына моего погибшего женка. Там тебе квартерку наготовили… В ней Степан Иваныч стоял, инспектор, которого осенью увольнили.
Когда въехали в станицу, было почти темно. На голубом снегу чернели высокие дома, присыпанные инеем деревья, загороженные плетнями базы. Сани миновали колхозный двор, свернули в переулок и остановились у крайнего дома, приткнувшегося на бугорке у самой реки.
Дед Малявочка остановил коней, помог Зубову снять чемоданы и, не здороваясь, сказал появившейся на пороге дома женщине:
— Принимай гостя, Марфа.
Василий смущенно сунул старику десятку, простился с ним и, подхватив тяжелые чемоданы, пошел за женщиной в дом. Он так замерз, что у него зуб на зуб не попадал, а ноги совсем одеревенели. Марфа провела его в кухню, открыла дверь в боковую комнатушку и сказала приветливо:
— Снимайте полушубок. Я сейчас лампу засвечу, растоплю печку, а то вы, видать, пока ехали, окоченели.
Василий разделся и присел на табурет, потирая руки.
Марфа внесла зажженную лампу. Не скрывая любопытства, она осмотрела своего гостя — скользнула взглядом по его тонкой, мальчишеской шее, румяным от холода щекам и тихонько засмеялась:
— Молоденький у нас инспектор будет, не такой, как Степан Иваныч.
Поставив лампу на стол, она захлопотала у печки, застучала кастрюлями и, больше не глядя на Василия, заговорила так, точно была в комнате одна:
— Скипятим чайку. Горячий чаек с мороза лучше всего. На ночь затопим в залике, теплей будет. А можно и за спиртом до председателя послать. У нас рыбаки зимой спирт получают…
— Спирта не надо, хозяюшка, — сказал Василий, — а чаю я выпью с удовольствием…
Пока Василий, сидя у стола, пил горячий чай, женщина стояла возле печки, заложив руки за спину, и рассказывала негромко:
— Муж у меня был ранен в голову аж под самым Берлином. Списали его с госпиталя в чистую отставку. Пожил он дома семь месяцев, а потом помер от мозговой болезни, кровоизлияние называется. Осталась я одна с сыном Витькой, пятнадцатый год ему. Сама цельный день на работе — я в сетчиковой бригаде состою, — а сын школу не кончил, в седьмой класс ходит и в колхозе работает. Вот так и живем…
Василий слушал словоохотливую хозяйку, поигрывал с пестрой кошкой, сидевшей на табурете, но его уже разморило от жары, и он все чаще поглядывал на дверь, за которой видна была пышно взбитая постель.
— Идите спать, — наконец спохватилась Марфа, — небось промерзли в дороге, а я вас разговором своим задерживаю.
Он поблагодарил, взял лампу и вошел в отведенную ему комнату. Это была обычная казачья горенка, с фотографиями на стенах, с высоким сундуком в углу, со столом, покрытым чистой голубой скатертью.
— Вот тут и будете жить, ежели понравится, — сказала Марфа, — а не понравится, председатель вам другую квартиру найдет.
— Спасибо, мне очень нравится, — смутился Василий.
— Ну, спите спокойно, а я пойду дожидаться своего гуляку. Должно быть, в избе-читальне засиделся.