Солнце припекало довольно крепко. Над озером носилась темная туча мошки. Перед Василием вставала зеленая стена камыша, в которую вкраплены были ломкие желтые стволы прошлогоднего старника. Камыш и куга оказались высокими — в два человеческих роста. Когда Зубов залез в чащу и пошел по колени в воде, он сразу потерял горизонт и стал ориентироваться только по солнцу.
Идти было тяжело: приходилось все время раздвигать руками густой камыш. Ноги цеплялись за подводные кочки, руки царапал колючий, режущий, как острый нож, камышовый старник. Мошка вилась над Зубовым беспрерывно, но крепкий запах смоченной керосином сетки пока предохранял его от укусов.
Василий знал, что посреди озера есть связанные между собой пространства чистой, не заросшей камышом воды, которую станичники называли плесками. Но эти плески не так легко было найти, потому что в камыше, раскинувшемся на несколько километров, не было ни одной тропинки. Как раз на плесках и можно было встретить уток.
Долго плутая по камышам, Василий все-таки выбрался к чистой воде и решил посидеть. Он облюбовал густой камыш между двумя плесками: первой, круглой, и второй, продолговатой; нарезал ножом ворох камыша, связал его снопом и устроил себе сиденье. Потом он тщательно замаскировался, сел и положил на колени ружье.
Ждать пришлось недолго. Через четверть часа на круглую плеску, совсем близко от Василия, сел матерый селезень. Где-то неподалеку закричала спрятанная в камышах утка. Красавец селезень, видимо, готовился к встрече. Нежно-сизый, с кофейной грудью, с двумя темно-синими вставками в крыльях и кольцеобразными завитками на подвижном хвосте, он горделиво поднимал блестящую, как бархат, изумрудную голову, чистил и приглаживал широким клювом каждое перышко, и его ослепительно-белый воротничок резко выделялся на гибкой, грациозно выгнутой шее.
«Ну как же в такое чудо стрелять?» — усмехнулся Василий.
Селезень покрутился на плеске, несколько раз хлопнул крыльями и, охорашиваясь, поплыл навстречу своей подруге. Потом до Василия донеслось их радостное кряканье, шум потревоженной воды и потрескивание камыша.
На воде то здесь, то там вскидывались сазаны. Василий слышал их характерное причмокивание и наблюдал игру озорной рыбы. Он смирно сидел на своем камышовом снопе, муть под его ногами давно улеглась, и он видел мечущихся, как стрелы, мальков, но не мог на глаз определить: к какому семейству принадлежат эти юркие, недавно выросшие из выметанной икры рыбки.
Вспоминая все, что на протяжении последних месяцев произошло с ним в станице, Зубов вспомнил и годы учебы и подумал о том, что техникум с его лабораториями, лекциями, так называемыми практическими занятиями все же не дал ему и его товарищам знания той жизни, с которой он встретился только тут, в этой плавучей станице, где все выглядело не так, как он представлял себе раньше…
«Да, обо всем этом мне говорили, — подумал Зубов, — говорили и о законных восьми процентах прилова, но не предупредили, что меня будут упрекать в том, что я, следуя правилам, якобы подрываю выполнение колхозного плана…»
Размышления Зубова были прерваны шумом воды, который он услышал в конце правой длинной плески.
Ему показалось, что у камышей плывет целая стая уток.
Шум и плескание усиливались, все громче и громче потрескивал камышовый старник. И вдруг Василий увидел вышедшую из камыша Груню.
В белой майке и в мальчишеских синих трусах, она шла, отмахиваясь от мошкары, встряхивала мокрыми волосами, часто садилась в воду, смешно надувая губы и сосредоточенно всматриваясь в суету мальковых стаек. Когда она поднималась, с ее прямых волос, с шеи и с маленьких загорелых рук стекали сверкающие на солнце капли воды.
Она была так близко от Василия, что он увидел даже розовые пятнышки москитных укусов на ее шее и румяных щеках. Не зная, что делать, Зубов с бьющимся сердцем смотрел на приближавшуюся девушку. Она прошла мимо него на расстоянии трех шагов и, подминая исцарапанными босыми ногами колкий камыш, исчезла в густой чаще.
Слушая утихающее плескание воды и шорох камыша, Василий подумал, что Груня приснилась ему, но вдруг она запела негромким, охрипшим от ветра и долгого молчания голосом.
И, слушая Грунину песню, Василий понял, что он любит эту девушку, любит всем существом, как воздух, как пахучие белые деревья и веселых птиц, как этот безбрежный разлив, отразивший в себе голубое небо и нестерпимо пылающее яростное солнце.