— Вы еще не заснули, Кириллыч? — спросил неожиданно появившийся из темноты Антропов.
Он сбросил с плеча огромную охапку хвороста, опустился на колени и стал ломать сухие ветки и подбрасывать их в костер. Языки пламени вспыхнули в темноте, озарили светлый песчаный берег, край реки, неподвижные фигуры спящих рыбаков. Запахло смолистым дымом.
— Хорошо! — обронил Архип Иванович.
Протянув к костру босые ноги, он улегся рядом с Василием, подложил руки под голову и сказал, позевывая:
— Скоро, должно быть, светать будет. По звездам видать.
— Вы спите, Архип Иванович, — отозвался Зубов, — я присмотрю за костром.
— Чего-то мне не спится, Кириллыч… то комары одолевают, то думки разные в голову лезут.
Архип Иванович подвинулся ближе и заговорил негромко:
— Вот читаю я газеты, Кириллыч, и муторно мне делается. Мы тут силы кладем на то, чтобы человеку лучше жилось, а паразиты за океаном свою линию гнут: то бомбы пробуют, то сволочь всякую долларами подкупают, то пакты против нас исподтишка подписывают и резак свой на точиле точат, аж искры сыплются. Гляжу я на это все и думаю; сколько ж нам терпения требуется и как мы силу свою оберегать должны!
Сумрачно сдвинув брови, Антропов продолжал:
— Народ наш правду видит, он кровью и трудом правду эту завоевал, и его не собьешь с дороги. Пущай они себе тешатся атомной штуковиной, а нам надо свой курс напрямки держать и дело свое справно делать. Так я говорю, Кириллыч, или не так?
— Что же вас все-таки тревожит, Архип Иванович? — спросил Зубов.
Антропов подумал, засопел сердито и сказал, подбирая слова:
— Сдается мне, что я до людей дюже жестким стал… дюже много я хочу от человека и требую от него не только труда на всю силу, а… этого самого… чтоб каждый чуть ли не героем был и Золотую Звезду за работу свою имел бы… Вот читаю я про холодную войну, и думка у меня такая: чи холодная, чи горячая, а все ж таки война против нас не утихает, значит, и нам надо каждому понимать, что мы живем вроде солдат в строю и что с нас спросится, честно или нечестно действуем мы в бою… Так-то, Кириллыч. А у нас, по правде сказать, попадаются еще типы, которые на чужом хребту в коммунизм въехать норовят, вполсилы работают или же видимость одну показывают: и я, дескать, герой, и я жизнь свою на общее дело кладу… а у самого руки нечистые и мыслишка только про свою хату…
Понизив голос, Архип Иванович закончил хмуро:
— Таких типов я без жалости гнал бы вон… Как подумаю, что те, за океаном, маяк наш загасить желают и шайку свою по всему свету собирают, так меня, Кириллыч, злость душит. Кажись, стал бы перед своим колхозом, вынес бы знамя и сказал людям: «У кого душа чистая, вставай под знамя и присягу перед всем советским народом давай, а в присяге этой клянись: землю свою от гадов оборонять, труд свой честный отдать Родине и коммунизм строить каждый день и каждый час… А ежели есть который такой, что его слабина берет, то нечего его и щадить».
Прислушиваясь к тому, как в руках Зубова трещат сухие ветки тополя, Антропов посоветовал:
— Вы листа да травы в костер прибавляйте, больше дыма будет, а комар дыма боится.
Зубов подбросил в горящий костер охапку влажной травы и, отворачиваясь от дыма, спросил:
— А много среди рыбаков таких, у которых эта самая слабина чувствуется?
— Как вам сказать… таких, конечно, немного, по пальцам посчитать можно. Им давно уже надо перевоспитание настоящее сделать, а то они, бывает, за такими, как Пишка Талалаев, руку тянут. А Пишка — это, Кириллыч, большое зло для рыбаков.
— Почему?
— Потому, что у Пишки душа не артельная, — с неприязнью сказал Архип Иванович. — Пишка не может командиром быть на тоне и по-хозяйски дело вести. Он как завалящий батрак на артель глядит: дескать, я вам план выполняю, а вы мне паек и гроши гоните. Потому он и план выполняет абы как: недомерками, молодью, всякой мелкой рыбой. Ежели бы начальник цеха камни заместо рыбы принимал, Пишка и камни ему всунул бы, лишь бы на весах побольше потянуло.
— Позвольте, но разве такой человек может быть бригадиром? — удивился Василий. — Зачем же вы ему бригаду дали?
— Бригаду ему дали напрасно, — согласился Антропов, — думали люди, что он по-настоящему работать будет. А он, конечно, работает, да толку от этого мало. Холодный сапожник, а не бригадир. Мы его скинем с бригады…
На реке обозначились первые, робкие признаки рассвета: побелели и как будто стали меркнуть звезды, на остывшей воде появились голубоватые клочки тумана, за островом, на правом берегу, густой киноварью сверкнула между деревьями полоса утренней зари. На излучине раздался зычный гудок. Гулко стуча колесами, к пристани подошел пароход «Москва». Бакенщик Анисим, рассекая каюком посветлевшую воду, выехал гасить фонари.