— Да, — подтвердил Усиба. — Ёсинори учился в одном классе с моим старшим братом и был для меня чем-то вроде дяди. Какие-то родственные чувства я испытываю к нему до сих пор.
— В свое время, если не ошибаюсь, он дал вашему брату в долг довольно большую сумму?
— Да, это так. Он не мог оставить моего брата в беде, когда его дело лопнуло. У него было много долгов, а Ёсинори помог ему вновь встать на ноги. Брат в течение двух лет выплачивал ему эту сумму, но взять проценты Ёсинори отказался. Тогда брат подарил ему автомобиль.
— Да, я это знаю, — произнес Танака без тени иронии. — Я заеду за вами минут через двадцать. Вас это устроит?
— Да, конечно.
Наступила долгая пауза. Усиба уже был готов положить трубку, но Танака продолжил:
— Учтите, Ёсинори обвиняется в тяжелейшем преступлении. Совсем недавно во время обыска в его доме были найдены золотые слитки и алмазы на сумму более ста миллионов долларов.
...Они молча ехали по улицам Токио. Шел проливной дождь. Огни рекламы, сиявшие на небоскребах, отражались в лужах. Реклама работала впустую, так как улицы были абсолютно безлюдны.
Усиба сидел съежившись. Его бил мелкий озноб, под ложечкой жгло так, будто он только что хлебнул серной кислоты. Перед поездкой он выпил две таблетки болеутоляющего, но это не принесло ему облегчения, "Да, власть и могущество недолговечны, — подумал он, искоса поглядывая на суровый профиль Танаки. Было время, когда люди, занимавшие положение Ёсинори, могли отмести любые обвинения одним движением руки. Теперь эти времена прошли. Однако алчность лишает людей бдительности, даже самые влиятельные политики забывают об осторожности. Поэтому то и дело происходят скандалы, разоблачения, шумные судебные процессы. Все это мгновенно, благодаря газетам, радио и телевидению, становится достоянием широкой публики. Люди возмущаются, требуют навсегда покончить с коррупцией в высших эшелонах власти. Население поддерживает полицию и прокуратуру. Так что времена изменились и приходится постоянно быть начеку. И для него сейчас главное — не выдать прокурору тайну Годайсю.
Танака Джин направил машину на дорогу, ведущую к офису, и затормозил. Вокруг не было ни души. Какое-то время оба сидели молча. Тишину нарушали только мерно постукивающие дворники.
Наконец, откашлявшись, Танака Джин заговорил:
— Я хотел бы обратиться к вам с просьбой, хотя понимаю, что прошу о невозможном. — Их глаза встретились. — Мне необходима ваша помощь в расследовании дела Ёсинори. Я могу на вас рассчитывать?
Усиба был настолько ошеломлен, что мысли его спутались, поэтому он ничего не ответил.
— Я знаю, какие ценности имеют для вас самое большое значение: свет, форма, поэзия... честь. — В голосе Танаки неожиданно прозвучали мягкие нотки. — В жизни каждого человека наступает момент, когда эти ценности надо ставить выше всех остальных.
У Усибы замерло сердце.
— Это правда, — выдохнул он, — особенно, когда к человеку незаметно подбирается старость...
— Старость и болезни сокрушают даже самые крепкие деревья в лесу. Но перед этим у них меняется восприятие мира. — Танака повернулся к нему. — Вы сейчас спросите, откуда все это известно такому молодому человеку, как я. Мой отец умер от рака легких. Возможно, его убил воздух пригорода Нагасаки, ядовитые вещества, которых сегодня так много в окружающей среде. Так или иначе, я был с ним до самого конца и видел, как он менялся под действием болезни. Его дух постепенно освобождался от сиюминутной суеты, он стал, по крайней мере для меня, совершенно другим человеком — прекрасным и чистым.
Чем дольше слушал Усиба Танаку, тем ему становилось яснее, что все эти разговоры о душе и бренности всего земного он завел неспроста. Ведь Танака прекрасно знал, что у Наохиро не прободение язвы, а рак желудка. Черт подери, а что, если прокурору известно, что в действительности связывает его с Ёсинори? Усиба содрогнулся от такой мысли.
Танака посмотрел на него пристально и сказал:
— Я уже говорил, что в этом деле особенно важно для вас. И я об этом знаю, — голос прокурора звучал довольно жестко. Его крепкие жилистые руки уверенно держали руль, машину он вел прекрасно. — Так вот, для вас особенно важно, что Ёсинори предал тех, кто верил ему больше всего... И думаю, вам нужно помочь нам. Вы это сделаете?
Усиба взглянул в глаза прокурору и прочел в них то, чего не видел прежде. Он хотел сразу же ответить ему, а потом подумал — зачем? Ведь оба они знают, что должен сказать Наохиро.
Они вошли в здание, и Танака Джин повел его по длинному сумеречному коридору, в начале которого стояли два охранника в штатском. Без сомнения, охранники знали прокурора в лицо, и все же потребовали предъявить им удостоверение. На шестом этаже у Танаки снова проверили документы. Однако никто даже не поинтересовался именем его спутника. Танака и Усиба прошли еще один коридор и остановились перед деревянной дверью, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет.
— В вашем распоряжении сорок пять минут, — сказал прокурор Наохиро и исчез за поворотом коридора.
Усиба воровато огляделся, словно кто-то мог за ним тайком подсматривать. Затем, глубоко вздохнув, повернул дверную ручку и вошел в комнату.
Ёсинори сидел за полированным деревянным столом. Когда Усиба появился на пороге, он встал, и на его морщинистом лице появилась слабая улыбка.
«Меч для министров» выглядел на все свои семьдесят восемь лет. У него было мертвенно-бледное лицо, костюм в полном беспорядке, как будто ему пришлось одеваться в страшной спешке. Маленькая комната была наполнена табачным дымом. На столе стояла большая медная пепельница, полная смятых окурков, рядом валялась пачка сигарет и массивная золотая зажигалка.
Помещение больше напоминало кабинет для совещаний, чем камеру предварительного заключения. Вокруг стола стояли двенадцать одинаковых стульев. У стен — два маленьких столика, а на них — подносы с чаем, талым льдом, стаканами и чашками. В комнате не было окон и, наверное, поэтому было довольно прохладно.
— Мой друг... — чуть слышно произнес арестованный.
— Мне сказали, что вы хотите меня видеть...
— Случилось самое страшное, Усиба-сан...
Есинори тяжело опустился на стул и закурил, хотя воздух в комнате от сигаретного дыма был уже синим.
Наохиро подошел к маленькому столику и плеснул в стакан немного холодной воды.
— Я использовал все связи и возможности, которые у меня остались, — сказал Ёсинори, но теперь другие времена, ЛДП больше не является бастионом здравого смысла на пути коммунистов и социалистов. Мне кажется, в этой стране все перемешалось. Когда-то избиратели знали; если ты за экономику свободного рынка, твой единственный выбор — ЛДП, Тридцать лет назад мы создали партию, хотели работать на благо страны, дать народу свободу и процветание. А сейчас от партии почти ничего не осталось — избиратель может выбирать любое направление в политике, да есть ли в этом толк? Япония сейчас вполне может пойти по стопам Италии, где разные мелкие партии постоянно стремятся слепить коалицию и добиваются мажоритарной системы правления. — Он затряс седой головой, словно раненый зверь. — Вокруг меня злоба и черная животная зависть. Боюсь, на сей раз мне не уйти от железной хватки Танаки Джина.
— Не стоит сразу впадать в отчаяние.
Ёсинори криво усмехнулся:
— Если мне суждено броситься на меч, я хочу, чтобы душа моя была чиста.
Усиба взял со стола стакан и подсел к Ёсинори. Водянистые глаза старика все еще вспыхивали огнем былой энергии; когда он проводил рукой по своим спутанным волосам, сквозь облик тигра, вступившего в глубокую осень своей жизни, пробивалось некое подобие того человека, каким Наохиро знал его лет десять тому назад.
— Теперь, когда ЛДП утратила поддержку большинства, народ ждет, что грянет настоящая политическая революция. Но я-то знаю истинное положение дел, — сказал старик. — Эти реформаторы — наши бывшие соратники — вскормлены большими деньгами, они входили в систему правления, которая основана на взятках. И, кроме того, они ничего не умеют. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто люди — а особенно политики — могут измениться в мгновение ока.