Кроукер заметил незнакомца, спрятавшегося за газетой, сразу же после того, как обнялись Веспер и Микио Оками. Конечно, он обнаружил бы хвост раньше, если бы мысленно не сопоставлял лицо человека в черном плаще с его изображениями на фотографиях, которые показал ему Николас перед отъездом из Токио. Хвост появился на Птичьей лужайке со стороны японского садика; он устроился на скамейке, развернув номер «Лондон Тайме». От злости Кроукер готов был убить себя. Опознав Оками, он понял, что разгадал последнее звено в головоломке: «Факел» будет взорван в самом центре Лондона! Но что теперь делать с этим «хвостом»? А ведь все так отлично складывалось: он прошел по сети нишики к самой ее сердцевине, нашел Микио Оками! И теперь предстояло выбирать: следовать за Оками до его укрытия, рискуя притащить туда человека Бэда Клэмса, или разделаться с хвостом сейчас же, рискуя потерять Микио. Было от чего прийти в ярость. Наконец он принял решение.
Когда Оками и Веспер ушли с Птичьей лужайки, Кроукер направился к скамейке, где сидел человек с газетой.
— Привет, — сказал он, садясь рядом с ним.
Газета зашуршала, но ответа не последовало. Кроукер отогнул край газеты и увидел человека с болезненно-желтым лицом, родинкой на подбородке и неестественно черной шевелюрой, чуть редеющей на макушке. У него были быстрые, подвижные глаза, взгляд которых, казалось, был направлен на все сразу и ни на что в отдельности. Его кривой нос был не раз переломан и затем плохо сросся; грубое лицо избороздили шрамы. Одет он был в дешевый коричневый костюм.
— Прошу прощения, но мы, кажется, незнакомы, — недовольно пробурчал человек с газетой.
— Сейчас познакомимся, — проговорил Кроукер, просунул руку под пиджак незнакомца и извлек из его наплечной кобуры револьвер. — Почему ты носишь оружие? Это незаконно!
— У меня есть лицензия.
— Посмотрим.
— Отдай револьвер! — Незнакомец оскалил зубы. — Или я задушу тебя голыми руками.
Кроукер разрядил пистолет и вытряхнул пули на землю. Потом снова вложил оружие в кобуру. Совершая эту операцию, он обнажил стальные ногти своих биомеханических пальцев и схватил человека с родинкой за воротник. Его ногти пропороли галстук, рубашку и впились в шею незнакомца. Тот попытался вырваться, но Кроукер крепко держал его своими стальными пальцами, все сильнее прижимая к спинке садовой скамейки. Кроукер видел, что незнакомец страшно напуган, его бил озноб, но по его глазам было понятно, что Бэд Клэмс все еще вызывает в нем больший страх, чем он, Кроукер.
— Я хочу, чтобы ты кое-что передал своему боссу.
— Пошел ты! Насрать мне на то, что ты хочешь.
Кроукер надавил посильнее.
— Я тебе покажу, ты мне посрешь!
Незнакомец заскулил:
— Ты что, собираешься убить меня в парке? Опомнись! Тут же люди ходят...
Кроукер рывком поднял его на ноги.
— Убивать тебя не стану, а отведу в Скотланд-Ярд. Там для таких, как ты, есть удобные камеры. Незнакомец заскулил еще громче:
— Посадить меня не сможешь, что ты предъявишь? У тебя на меня ничего нет...
Каким-то чудом незнакомцу удалось вырваться из стальных объятий Кроукера. Он выхватил из сумочки малокалиберный пистолет и нажал на курок. Плечо Кроукера вспыхнуло огнем, но он все же сумел отвести от себя дуло; незнакомец сильно ударил его по ребрам, а потом в пах. Он был крепок и неплохо знал приемы уличной борьбы.
Кроукера пронзила сильная боль, и он сломал запястье незнакомца в тот самый момент, когда тот хотел ударить его по почкам, потом полоснул стальными ногтями по его лицу, содрав кожу и мясо с его щеки. Затем как можно глубже вонзил свои ногти в шею незнакомца. Что-то хрустнуло... и Кроукер отключился.
Когда он пришел в себя, то увидел перед собой полисмена. Он был молод и страшно испуган.
— Не двигайтесь, — проговорил он. — Вы ранены, потеряли много крови. Полицейская скорая помощь уже вызвана.
Кроукер, несмотря на предостережения полисмена, все же с трудом поднялся и увидел, что незнакомец мертв. В ушах его прозвучали слова Бэда Клэмса: «Не пытайся перейти мне дорогу в Лондоне или еще где-нибудь, ты понял, сука, кончай это дело, или я найду тебя и растопчу», раздался вой сирены скорой помощи — и Кроукер опять потерял сознание.
— Тати мертв.
Главный инспектор Ван Кьет взглянул на Николаса.
— Черт! Что случилось?
— Сейко. Стрелой из лука она пронзила ему сердце.
Ван Кьет стукнул ладонями по столу и вскочил на ноги.
— Вот сука! Я говорил Тати, чтобы он не доверял ей. Где она? Я должен ее допросить.
— Она тоже мертва. Карма. — Николас знал, что Ван Кьет никогда не любил Сейко и старался не показывать этому человеку, как ему тяжело. В конце концов, скорбь — это его личное дело. Поэтому он только спросил: — Вы не верите в карму?
— Уже нет, — устало ответил Ван Кьет. — Я слишком долго общался с американцами. — Он посмотрел на Николаса. — Но Тати, очевидно, доказал свою невиновность. Он узнал якудзу, который требовал тело Винсента Тиня. — Затем, тщательно изучив выражение лица Николаса, Ван Кьет продолжал: — Он показал вам копии фотографий, которые я дал ему?
— Нет, — ответил Николас и почувствовал, что его охватывает страх.
Кабинет Ван Кьета был завален до отказа. От досье папок, плакатов с описаниями преступников внутри межведомственной корреспонденции рябило в глазах. Холодильника в кабинете не было, поэтому в помещении стоял запах несвежей пищи, пахло крепким мужским потом. Ван Кьет начал рыться в огромной стопке бумаг, с ловкостью фокусника вытащил из самой середины папку, не потревожив соседних документов, раскрыл ее и протянул Николасу три черно-белые фотографии, сделанные в полиции. На них был запечатлен якудза лет двадцати с лишком. На одной фотографии он входил в салон массажного кабинета. На другой был раздет до пояса. На третьей лежал навзничь на мате, а над ним склонилась обнаженная женщина.
Пристально вглядевшись в ирезуми, татуировку якудзы, Николас сказал:
— Этот человек принадлежит к Ямаути, клану Тати. Татуировка якудзы заменяет его подпись.
— Но снимки сделаны прошлой зимой, еще до того, как Тати стал оябуном клана Ямаути, — с сомнением проговорил Ван Кьет.
— Верно, но, по словам Сейко, Тати уже тогда был в Токио и вошел в доверие к Томоо Кодзо. В то время он представлял интересы Ямаути в Юго-Восточной Азии.
— Иными словами, его мог послать Тати. — Ван Кьет казался очень огорченным.
Николас кивнул.
— Вполне вероятно, что Тати знал этого человека, — сказал он, убирая снимки в папку, и подумал о том, что Сейко говорила про Тати правду. Но в то же время ему казалось, что, будь у Тати больше времени, он в конце концов признался бы, что причастен к заговору с целью убить его. Во всяком случае, Николасу очень хотелось верить, что их дружба одержала бы верх над прагматичностью Тати. Но, возможно, он лишь принимал желаемое за действительное. Николас взглянул на Ван Кьета.
— Вы готовы рассказать мне, кто убил Винсента Тиня?
Ван Кьет кивнул.
— Разумеется. Мне уже нечего терять. Я доверяю вам и знаю, что вы сохраните мое сообщение в тайне. Это был Рок. Тинь думал, что сможет проникнуть в Плавучий город и стать партнером Рока. Вот тот и наказал Тиня за излишнюю самонадеянность.
За окнами шумел Сайгон. Музыка и рев клаксонов, громкие голоса и выхлопы автомобильных двигателей, сливаясь в один концерт, непрерывно гремели в воздухе.
— Все, как раньше, — вздохнул Николас. — И днем и ночью, ничего не изменилось!
— Нет, — ответил Ван Кьет, — вы не правы, в городе все меняется с каждым днем. Здесь все больше японцев, американцев, корейцев, тайцев. Предприниматели и их посредники, агенты, юристы — они наводнили Сайгон и лезут из кожи вон, чтобы захватить наш рынок.
— В ваших словах звучит горечь.
— А чему мне радоваться? — Ван Кьет уставился в окно, засиженное мухами, потом продолжил: — Раньше нам приходилось бороться с энцефалитом, желтой лихорадкой и менингитом, теперь к этим болезням добавился спид и гепатит. Наша культура все время подвергается влиянию Запада, от нее уже почти ничего не осталось. В нашем доме снова хозяйничают чужаки. Они клянутся, будто лучше нас знают, в чем наше счастье. Партия, которая руководила нами, развалилась, а капиталисты насквозь коррумпированы. Не знаешь теперь, кому и верить. Прошу прощения, если я оскорбил ваш слух моими словами.