Николас, окруженный экзотическими цветами неземной красоты, почувствовал, как внутри его сжимается комок. Теперь, наконец, он получил подтверждение того, что Сейко говорила ему правду, подтверждение, которое он так долго искал. «Ты не можешь простить меня за то, что я спасла тебя от Тати». Ярость и разочарование наполняли его. Он хотел вернуть ее сюда живой, вновь соединить ее с отцом. Он видел теперь, что лишь этот единственный способ мог бы исцелить их обоих.
— Кто это был? — спросил Николас. — Тёса?
— Более опытный и хитрый. — Это был Тецуо Акинага, — ответил Дик.
Интуиция и раньше уже подсказывала Николасу, что его врагом был Акинага, а сейчас он в этом удостоверился. Брат друзей его детства, сын человека, ставшего его вторым отцом, благодаря которому он познакомился с Коуи. Теперь же Акинага хотел его смерти. Поистине самые близкие люди становятся самыми безжалостными врагами! Николас не мог этого ни понять, ни простить, поэтому и ненавидел якудзу.
— Вам известно, почему Тецуо Акинага хочет вашей смерти? — спросил его Дик.
— Я любил Цунетомо, его отца. Он был для меня по-настоящему дорогим человеком. Сын же только делал вид, что хорошо относится к отцу, на самом же деле презирал его за отсутствие практичности и хватки, ждал, когда он умрет, чтобы взять дело в свои руки.
— Не кажется ли вам, что ваша любовь к Цунетомо — не единственная причина, которая побуждает Тецуо преследовать вас?
Николас не знал, что ответить.
Хозяин предложил гостю вернуться на веранду и выпить. Они уселись за круглым бамбуковым столом, прихлебывая холодное пиво.
— Жаль, Чы Линнер, что вас привел не коммерческий интерес, — проговорил, наконец, Дик. — После десятилетней жестокой междоусобицы у Вьетнама появился законный шанс стать местом, где процветает бизнес всех стран. Я смотрю в будущее с оптимизмом. Очень жаль, что не все здесь разделяют мой энтузиазм.
— Вы не думаете, что коммунисты снова попытаются овладеть югом Вьетнама?
— Убежден, этого не случится, — решительно ответил Дик. — Коммунисты оказались несостоятельными в экономическом и моральном плане. И люди это поняли. Нет, старые враги нам не страшны, а вот новые противники меня беспокоят...
Дик вынул еще две банки пива из холодильника, открыл их, пододвинул одну Николасу и сказал:
— Я всячески советовал Сейко не связываться с оябуном Тати, но, как вы уже знаете, она была своенравным ребенком и часто не слушала тех, кто желал ей добра.
Николас выпил пиво, и хозяин приступил к самому главному:
— Я знаю, кто вы, Чы Линнер, — проговорил он спокойно, — и у меня есть к вам поручение. От вашего друга Микио Оками.
— Оками-сан жив? — удивился Николас.
— Да. Но пока ему приходится скрываться, он еще находится в опасности. По правде говоря, в некоторых отношениях эта опасность даже возросла. Но сейчас я хочу говорить не об этом. Послушайте меня внимательно. Прежде чем Оками вернется, должны произойти некоторые события. Все было бы нормально, если бы Микио оставался на своем месте, на посту кайсё.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду? Дик наклонил голову.
— Я думаю, вы просто делаете вид, что плохо меня понимаете. Вы же знакомы с тем, как мыслит Оками.
Иначе и быть не может, ведь он научился этому у вашего отца.
Николас ничего не ответил, и Дик поспешил продолжить:
— Когда Оками оценил мощь заговора, направленного против него и его партнера Доминика Гольдони, он разработал свой, встречный план. Однако он не успел спасти Гольдони, что стало трагедией для всех нас.
Николас отметил слово «нас» и спросил:
— Вы третий партнер, не так ли? Оками, Гольдони и вы боролись с Годайсю?
Дик кивнул.
— Разумеется. Я связан с Оками уже много лет, но сейчас это не имеет значения. Микио замечал перемены, происходящие в Годайсю. В конце концов, Годайсю было его детищем, и он видел, как разложение уже захватило все тело этого детища. Внутренний совет подтачивал власть кайсё, но не было никакой возможности определить врага, не развязав гражданской войны внутри Годайсю и якудзы. Это было немыслимо для Оками, который согласился принять пост кайсё именно для того, чтобы сохранить мир между ссорящимися оябунами. Поэтому он исчез. Решил, что в изгнании сможет лучше управлять событиями, пока его враг не будет разоблачен. Горе-политики, внесшие заразу во внутренний совет, будут изгнаны, а пост кайсё восстановлен.
— Почему вы так в этом уверены? — спросил Николас, но Дик сделал вид, что не слышит его, и продолжал:
— Я знаю, что предназначено вам, и хочу сделать все от меня зависящее, чтобы подготовить вас.
— Подготовить меня? Каким образом? Я не понимаю.
— Ты пойдешь туда, где погибли все незваные гости. Но перед этим ты должен исцелиться.
Николас почувствовал, как электрический ток пробежал по его рукам и спине. Почему он не спросил Дика, что он имеет в виду? Не потому ли, что какой-то частью своего существа уже знал ответ?
Дик взглянул на часы.
— Мне нужно отлучиться на некоторое время в другой конец имения. Я заметил, что вам понравился мой змеиный питомник. Там вас ждет еще кое-что любопытное. Сходите туда, дорогу вы знаете.
— Я тебе говорил, сынок, будь поосторожнее. — Том Мэйджор, в твидовом пальто и шляпе с загнутыми полями, стоял посреди больничной палаты и смотрел на Кроукера, как нянюшка, чей воспитанник оказался чрезвычайно непослушным. Чувства тревоги и облегчения одновременно отражались на его лице.
— Говорил, папаша. — Кроукер сбросил с себя одеяло. — А почему бы тебе не употребить все свое влияние, чтобы вызволить меня отсюда? — Он чувствовал себя разбитым, как будто его на полном ходу выбросили из автомобиля, голова и ноги болели, но ребра были целы и общее состояние не внушало опасения.
— Все уже улажено. — Мэйджор взял из стенного шкафа одежду и отдал ее Кроукеру. — Поторопись, дружище! О твоем здоровье уже несколько раз наводили справки люди, с которыми тебе лучше сейчас не встречаться.
Кроукер, сидя на краю высокой кровати, застонал, пытаясь просунуть ноги в брюки.
— Нужна помощь, приятель? — бодро спросил Мэйджор.
— Не беспокойся. — Кроукер осторожно натянул рубашку, потом застегнул пояс. — Кто, говоришь, обо мне спрашивал?
Мэйджор переступил с ноги на ногу, то ли чувствую себя неловко при обсуждении этого предмета, то ли делая вид, что смущен. Наконец он спросил:
— Скажи-ка, Льюис, не связан ли ты с кем-нибудь из преступного мира Америки?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что знаю одного из тех парней, которые так интересуются твоим здоровьем. — Мэйджор помог Кроукеру надеть пальто. — Он работает на Чезаре Леонфорте, то есть на человека, нанявшего того типа, с которым у тебя была стычка в Холланд-парке.
— И это ты называешь стычкой? Классическая британская сдержанность в высказываниях. — Я убил проклятого ублюдка.
— Да, это так. — Мэйджор прошел к двери и распахнул ее. — Но ты, похоже, стареешь, ведь этот ублюдок едва не сделал с тобой то же самое.
Они спустились в тихий холл. Все вокруг источало запах болезни вместе с тошнотворно-сладким запахом анестезирующих средств. Мэйджор нажал на кнопку лифта.
— Почему ты не отвечаешь, Льюис?
— Это может скомпрометировать тебя, — сказал Кроукер, входя в просторную кабину. В лифте на каталке лежал больной с капельницей; рядом стоял санитар.
Лифт остановился на этаже, где помещалась послеоперационная; санитар выкатил каталку. В кабину вошли двое парней. Дверь закрылась. Уголком глаза Кроукер заметил, что рука Мэйджора проскользнула в карман его твидового пальто, и он сосредоточил внимание на тех двоих. Оба были высокие, широкоплечие, в коричневых зимних пальто на шерстяной подкладке, которая была видна у воротника. Кроукер почувствовал, как напряглось тело Мэйджора, и молча обнажил ногти своих биомеханических пальцев. Однако ничего страшного не произошло, парни спокойно покинули лифт.
Выйдя на улицу, Мэйджор расслабился и дал сигнал нескольким агентам в штатском, с маленькими приемничками в ушах. Вскоре появился черный сверкающий даймлер, который сопровождали два автомобиля лондонской полиции.