Но между полковником Линнером и Микио Оками существовали не просто деловые отношения, связь между ними была гораздо глубже — они были близкими друзьями. Однако разведывательные данные, собранные Тёсой, на этом и ограничивались. По-прежнему оставалось загадкой, что именно эти двое планировали предпринять. Тёса, единственный среди оябунов якудзы, кое о чем догадывался. Он, например, понимал, что двигало Томоо Кодзо, когда в первый день Нового года он попытался убить Николаса.
Многие считали, что Кодзо, который в то время был оябуном клана Ямаути, страшно боялся, как бы Линнер не узнал, что именно он приказал следить за женой Николаса и что именно эта слежка привела к автокатастрофе, в которой погибли женщина и ее любовник.
Но Тёса лгал, когда говорил, что Кодзо намеренно следил за Жюстиной Линнер и жаждал ее смерти так же, как жаждал смерти Николаса. Тёса объяснял ненависть Кодзо тем, что якобы полковник Линнер и Микио Оками в 1947 году убили его отца Катсуодо. Сделали они это потому, что Катсуодо выступал против политики американцев, проводником которой являлся Оками. Катсуодо презирал все западное; он так и не смог пережить унижение, выпавшее на долю Японии, когда она была разгромлена в тихоокеанской войне. Поэтому Катсуодо с Оками постоянно ссорились. Враждовали между собой и все оябуны якудзы, хотя прекрасно сознавали, что эта междоусобица ни к чему хорошему не приведет.
Через две недели после того как Катсуодо открыто заявил, что намерен объявить войну Оками, его тело было обнаружено плывущим по течению реки Сумида. На теле не было обнаружено никаких признаков насилия, но были люди, которые намекали на то, что старый Кодзо не умел плавать. Таким образом появилась версия, что юный Томоо, узнав о якобы насильственной смерти своего отца, поклялся посвятить жизнь тому, чтобы найти виновников его гибели. Подозрения пали на Оками и полковника Линнера, и Томоо начал расследование. Однако Тёсе так и не удалось выяснить, собрал ли Кодзо достаточно доказательств их вины или его расследование зашло в тупик.
Умение девушки управлять своими мускулами поразило Тёсу. Теперь понятно, почему ее выбрали на эту роль: у нее был талант. Ни один мускул не двигался на ее теле, хотя кожа была покрыта тончайшим слоем пота. Одна капелька, сверкавшая в свете ламп, как бриллиант, удерживалась на выпуклом соске. Было что-то необыкновенное в этой единственной бусинке влаги, которая, казалось, сейчас упадет, как слезинка или цветок вишни. В ней было что-то от вечности, которую на смогли изменить ни время, ни чувства.
Тёса должен был признать, что он кое-чем восхищается в Николасе. Как истинный японец, Николас, любящий сын, был верен слову, которое дал отцу — помочь Оками в случае необходимости, и теперь старается сдержать это слово. Но с другой стороны — и Тёса это прекрасно знал, — при всем своем глубоком уважении к отцу Николас не понимал, что связывало его с якудзой. И от этого ненависть к сей организации у него только усиливалась.
Тоненькая струйка слюны протянулась от кончика языка девушки до конца резинового устройства, когда она вынула его изо рта. Мужчины, окружавшие ее, в один голос издали протяжный стон. В воздухе резко запахло потом. Многие посетители закурили. Шоу закончилось, и чары рассеялись. Тёса подал знак одному из своих людей, чтобы тот прошел за кулисы и подождал, пока девушка примет душ и оденется. Он знал, что, когда несколько позже вернется домой, она будет ждать его в постели. Но сначала ему предстояло встретиться с человеком, который, не считая Микио Оками, только один знал все секреты оккупированного Токио второй половины сороковых годов.
Акира забрался на заднее сиденье своего бронированного лимузина и что-то тихо сказал водителю. Рядом с оябуном находился его телохранитель, здоровенный парень. Он сидел неподвижно, и можно было подумать, что он заснул, однако впечатление это было обманчивым.
Не прошло и двадцати минут, как они уже катили мимо горящих мусорных баков по старому кварталу, который тянулся параллельно реке Сумиде. Бездомные собаки шарахались от света фар, и темные фасады складов, казалось, таили в себе угрозу. Лимузин остановился перед частным жилым домом, зажатым с обеих сторон мрачными складами. В ярком свете уличных огней было видно, что идет дождь. Тёса вышел из машины и поднял воротник пальто. После прокуренного клуба было приятно вдохнуть свежий воздух, но от запаха горящего мусора у него запершило в горле, и Акира поспешил подняться по ступеням лестницы, которая вела в дом. Дверь открылась сразу же, как только он постучал, Видимо, здесь его ждали с нетерпением. На пороге стояла крупная некрасивая женщина с густой гривой черных курчавых волос. Ей было не меньше тридцати лет.
Внутреннее убранство дома отличалось элегантностью западного стиля. Широкая парадная лестница вела в небольшой овальный холл. Искрящийся свет хрустальной люстры подчеркивал теплые тона обоев и обивки мебели. На мраморной консоли стояла хрустальная ваза, цветы в которой, как было известно Акире, ежедневно заменялись свежесрезанными.
Его провели через холл, со вкусом декорированный, панелями из вишневого дерева, и предложили пройти в библиотеку. Очень старый и дорогой персидский ковер покрывал пол, на нем стояла обитая бархатом софа и пара мягких кресел с высокими спинками. Одну стену занимали полки с книгами, у противоположной располагался застекленный шкаф, где был выставлен полный набор самурайских доспехов XVII века, который, несомненно, представлял собой музейную ценность. Рядом со шкафом стоял французский секретер из карельской березы. За ним сидела женщина, которая, как только Тёса вошел в библиотеку, встала и подошла к нему. Ей было около семидесяти лет, но выглядела она лет на двадцать моложе. У нее было лицо патрицианки, что говорило о чистой самурайской крови. Ее кожа напоминала фарфор, а черные живые глаза говорили о том, что она умна и эмоциональна. Тёса знал, что с женщиной этой шутить опасно. Она была сестрой Микио Оками, и это давало ей определенное положение в обществе, однако гораздо большего она достигла тем, что была личностью. Никто никогда не осмеливался считать ее ниже мужчин, особенно Тёса, мать которого тоже обладала выдержкой и незаурядной силой воли.
— Добрый вечер, Кисоко-сан, — почтительно произнес Акира, — простите, что я побеспокоил вас в столь поздний час.
Кисоко спокойно посмотрела на него.
— Время для меня не имеет значения, — ответила она хорошо поставленным голосом, — как и сон.
У нее был необычный голос, которым она с одинаковым успехом могла подбодрить собеседника и сразить его наповал. Было видно, что она привыкла общаться с мужчинами и не чувствовала от этого никакого неудобства.
— Не хотите ли бренди? — спросила Кисоко дружелюбно.
— С удовольствием, — ответил Тёса, внимательно глядя на женщину.
На ней было роскошное кимоно из шелковой парчи в черно-синих тонах. В соответствии с традицией на запястьях и у ворота было видно нижнее кимоно из мягкого черного шелка. Словом, это была настоящая японка, однако ее прическа и макияж были выдержаны в западном стиле и вполне соответствовали современной моде, как у какой-нибудь фотомодели.
Она протянула Тёсе стакан бренди и уселась в позолоченное кресло в стиле Людовика XV. Акира подошел к шкафу, чтобы полюбоваться самурайскими доспехами.
— Великолепно: — произнес он. — Я вам завидую.
— О, это ведь не мое. Все принадлежит моему сыну Кену. Он просто околдован старинным японским оружием. — Ее взгляд переместился с лица Тёсы на доспехи. — У него обостренное чувство чести. Для нашего времени это противоестественно. — Женщина усмехнулась. — Наверное, он хотел бы жить в XVII веке. То время больше соответствует его духу и склонностям. Мне кажется, он просто не может принять наш сложный и коварный современный мир.
Все это Кисико-сан говорила о своем ребенке, который был инвалидом. Наверное, она не верила, что сын обречен навсегда остаться калекой и, как каждая любящая мать, надеялась, что он еще поправится и займет свое место в обществе. Во всяком случае Тёса не мог не восхищаться ее верой и мужеством.