Ни единое слово на свете не несет собою столько противоречий, как короткое и емкое «пора». «Пора домой» – и вот из ног к голове поднимается радость и предвкушение. «Пора домой» - и сердце бухает в пятки, стыдливо ноя и пряча в уголках глаз боль. «Пора домой» - и возвращается надежда. «Пора домой» - и разбивается мечта. Мечта, длинною в целую жизнь.
Ксения поставила пустой бокал на столик, подошла к окну, прищурилась и отдернула занавеску, отдавая номер целиком во власть яркого южного солнца. Вдалеке виднелся огромный песочный ковер, сплошь уставленный белыми шезлонгами и украшенный разноцветными зонтиками. Она опустила голову и посмотрела на подоконник. Солнечные блики переместились с лица на темноволосую макушку.
-Ну что ты маешься?
Ася подошла сзади, незаметная и неслышимая. Протянув руку поверх плеча, задернула шторы. Ксения возражать не стала.
-Домой не хочется, - коротко ответила она, разворачиваясь и забираясь с ногами на подоконник. Теперь для солнца осталась всего лишь маленькая щель между двумя портьерами, но и этого было достаточно для того, чтобы жить, а не считать минуты утекающего в никуда счастья.
Ася улыбнулась и опустила руки на Ксюшины колени. Под её ладонями мышцы сжались, напряглись и тут же расслабились. Ксения судорожно сглотнула и заставила себя улыбнуться.
-Давай останемся здесь навсегда? Купим квартиру в Южном Гоа, будем каждое утро купаться в море и ездить на работу на мотороллере. Или построим маленький отель где-нибудь недалеко от Нану Бич Резорт. С бассейном, шейками и аювердическими процедурами.
Немного поколебавшись, Ася качнула головой:
-Мне кажется, тебе не этого хочется, Ксюш.
Печальным, грустным взглядом, в котором перемешались и растерянность, и бессилие, и чувство вины, посмотрела Ксения на Асю и смахнула её руки со своих колен.
-Сейчас мне хочется пообедать и выпить еще шампанского. Что скажешь? Как раз успеем до отъезда.
Скрестив руки на груди, Ася задумчиво пожала плечами.
-Хорошо, - сказала она, - иди вниз, я спущусь через несколько минут.
Ксения послушно слезла с подоконника, взяла небрежно свисающую со стула сумку, и вышла из номера. Вестибюль гостиницы встретил её всё тем же ярким солнечным светом. Большая часть отдыхающих в этот час была уже на пляже, и коридоры оказались пустынными и гулкими. Ксюша медленно ступала по коврам, шаг за шагом приближаясь к ступенькам. Шел две тысячи одиннадцатый год. До отъезда в Москву оставалось менее пяти часов.
Back. Play.
Ксюха сидела на полу в ванной и размазывала дорожки по голубому кафелю. Ее не заботило, что выпускное платье, в которое она была одета, помнется, или испачкается, как не заботила ни сохранность прически, ни легкий макияж.
Она тяжело дышала. Нужно было собраться, нужно было заставить себя встать с пола, но почему-то никак не получалось.
-Ксения! – Отец затарабанил в дверь, и дверь содрогнулась от его мощного кулака. – Тебе звонят, иди ответь и немедленно выходи на улицу! Мы с матерью ждем у машины.
Звонят? Ксюха, будто старая бабка, с трудом подняла себя на ноги, с отвращением посмотрела в зеркало, и вышла из ванны. Еле-еле доковыляла в прихожую и взяла трубку.
-Привет, детка.
Почему-то привычного облегчения, которое всегда приходило с этим родным голосом, в этот раз не было. Только пустота как будто стала еще масштабнее.
-Привет, Джон.
А он улыбался – она ясно представляла себе это, как он сидит на полу, прижавшись спиной к батарее, и курит, и почесывает обнаженную грудь, и морщится, когда дым случайно попадает в глаза.
-Ну что, большая девочка? Последний рывок перед взрослой жизнью?
И она не выдержала. Слезы все-таки вырвались наружу, размазывая по лицу косметику.
-Джон, - прорыдала она в трубку. – Пожалуйста… Я хочу, чтобы ты был там.
-Детка, детка, - заволновался он. – Но мы же договорились. Ты же сама сказала, что дальше пойдешь одна. Что тебе пора привыкать быть самостоятельной и самой справляться со своей жизнью. Разве нет?
-Да, - всхлипнула Ксюха, вытирая глаза рукавом платья. – Я говорила, да. А сейчас я хочу, чтобы ты был там.
Она представила себе школу, представила, как будет стоять на сцене – одна, одноклассники не в счет, как станет танцевать на дискотеке и пить шампанское, а потом – с рассветом – выйдет из здания школы, и пойдет босиком домой, сжимая пальцами ремешки туфель и захлебываясь от горя.
-Постой, - услышала она встревоженное. – А что вообще у тебя там происходит?
От этого «вообще», сказанного протяжно и быстро, она вдруг успокоилась.
-Вообще я стою у телефона в мудацком платье, у меня мудацкая прическа и мои мудацкие родители ждут меня у машины.
Он засмеялся.
-Правда? Мне казалось, ты говорила, что настолько ты не прогнешься.
-Пошел ты, - со злостью сказала она. – Ты хорошо знаешь, что я уже давно не понимаю, где хорошо, а где плохо. Как правильно и как нет. Я устала сопротивляться. Это трудно, когда на твоей стороне – только ты.
Джон помолчал немного в трубку – наверное, прикуривал очередную сигарету.
-Ну ладно, детка, - сказал он наконец. – Давай так. Ты больше не станешь себя жалеть, хорошо? Не сегодня. Сегодня – никакой жалости, никаких добра и зла, и правильно и неправильно – тоже в задницу. Это твой день. Ты шла к нему очень долго. И просто иди туда и проведи этот день так, как тебе хочется, вот и все.
Ксюха стояла, прижавшись одной щекой к холодной стене, а к другой прижимая телефон. Так, как ей хочется? А разве она до сих пор умеет чего-то хотеть?
-Ты будешь там? – Спросила она, решив что-то про себя.
-Я не знаю, - его голос вдруг стал мягким и ласковым. – Но это не должно тебя останавливать, так? Просто иди, и сделай это. Сделай так, как хочешь.
В трубке послышались частые гудки, и Ксюха аккуратно пристроила ее на рычаг телефона. Нашла взглядом зеркало. Посмотрела.
-Ксения Михайловна Ковальская, - сказала вслух. – Давай. Ты справишься.
Через секунду она была уже у окна комнаты. Распахнула створки, высунулась наружу.
-Пап! – Крикнула. – Езжайте без меня! Я пешком дойду!
Дождалась удивленного кивка, и скрылась в комнате.
Так, как мне хочется, значит? Хорошо. Пусть будет так. Потому что все это – больше не имеет значения. Нет никакого «хочется». Нет никакого «мне». Есть только шесть лет. Шесть лет, которые сегодня закончатся.
Forvard
Поезд набирал скорость, через приоткрытую дверь в тамбур проникал холодный воздух. Болели ребра, ныли костяшки пальцев, и слезы – длинные потоки слез катились по щекам.
Она уезжала в темную ночь, так же, как уезжала много лет назад – в слезах, с огромной болью в душе, и разорванном на ошметки сердце. Уезжала, понимая, что самое большое, что она может сделать – она сделала.
Отпустила. Отпустила в какую-то совсем другую жизнь, не имеющую больше к ней никакого отношения, не имеющую больше для нее никакого смысла.