-Ты не готова, не хочешь, не можешь, - перебил Кирилл, - я задолбался это слушать. Короче. Я говорил с матерью. Она реально хочет уйти.
И мир содрогнулся. Ксении показалось на секунду, что прогнулись внутрь бокалы, стоящие на накрытом скатертью столе, что тарелки вывернулись наизнанку, а вилки скрутились в клубок.
-Это она тебе сказала?
-Да.
Вот так просто. Так просто и так глупо. Одно маленькое нелепое «да» и заканчивается жизнь, жизнь длинною в долгие пятнадцать лет – или больше? Больше, наверняка больше, но как же тяжело сейчас вспоминать об этом, думать, считать. Как же хочется спрятаться куда-нибудь далеко-далеко, и просто завыть – как воет собака, потерявшая в одну секунду дом, хозяина, дружбу, и смысл. Да, смысл. В этом и было все дело. В эту маленькую секунду, от этого маленького «да», Ксения потеряла смысл.
-Мне надо все узнать про этого Федора, - сказала она сквозь зубы, еле-еле выговаривая слова. Кирилл посмотрел на нее с изумлением.
-Зачем?
-Затем.
Бабахнула сумка, которую Ксения слишком быстро дернула за ремень, стаскивая со спинки стула. Сверкнули глаза – зеленые, с каким-то мистическим оттенком. И Кирилл понял, что дальше она пойдет сама. Он был рядом, пока нужен, но дальше… Дальше все будет по-старому. И ему вдруг до дрожи захотелось, чтобы по-старому не было.
-Ксюха, - сказал он, хватая ее за руку, - остановись.
Она сверкнула глазами ему навстречу.
-Остановись, я сказал.
Они стояли вплотную друг к другу, его дыхание шевелило пушок на ее щеках, а ее запах наполнял его ноздри. Он был выше, и она смотрела снизу вверх, а он… Он не мог оторваться от ее глаз, от ее губ, от тепла ее кожи зажатой в тисках руки.
-Чего хочешь ты? – Прохрипел он через силу. – Ты, а не мать. Чего ты хочешь?
Он чувствовал ее дрожь, ее трясло от макушки до пяток, и вся она была такая слабая, такая беззащитная, словно это и не она вовсе.
-Я хочу еще год, - он скорее догадался, что она сказала, чем услышал, и с ужасом увидел, как влажнеют ее глаза, - я хочу год, в котором я проведу с ней рядом каждый день, каждую минуту. А потом… Потом я отпущу ее. И больше никогда… Никогда…
Слезы лились из ее глаз, рассыпаясь потоками по пунцовым щекам, но взгляд она не отводила, и в этих зеленых, черт бы их побрал на всю оставшуюся жизнь, зеленых глазах, Кирилл видел все, что не замечал до этого – боль, ужас, смирение, страх. И любовь. Любовь, которая по капле разливалась вместе со слезами, любовь, которой всегда было слишком много, и которую всегда было некуда деть.
-Иди, - сказал он, отпуская ее руку, - иди и скажи матери, что тебе нужен год.
-Нет.
-Иди! – Заорал он, не обращая внимания на удивленные взгляды вокруг. Заорал, и понял, что плачет тоже. – Иди, и попроси у нее что-то для себя! И не смей мне говорить, что ты этого не заслужила! Ты заслужила все самое хорошее в этом мире, и она даст тебе этот год! Слышишь? Даст!
Он увидел, как дрогнула Ксения, увидел сомнение в ее глазах, и надавил еще:
-Да иди же ты!
Она дернулась всем телом, посмотрела на него молча, и побежала к выходу, волоча за собой на ремне красивую сумку. А Кирилл проводил ее взглядом, обернулся, оперся руками об стол, и закрыл глаза.
Теперь он знал, что нужно делать. Но пока еще не знал, как.
FORVARD. PLAY.
Дверь в квартиру оказалась открытой. Ксения вошла внутрь, и бросила на пол сумку, а следом за ней – пальто и сапоги. В носках прошла в кухню – шатаясь, держась за стены. Ее тошнило так, будто все внутренности разом решили изменить место жительства и вылезти наружу.
Ася была там – сидела на стуле у окна, потупив взгляд, и, кажется, плакала. Она никак не отреагировала на Ксенино появление – не заметила даже. И Ксения подошла, села на пол у ее ног, и обняла колени.
Свет в кухне был выключен, и казалось, что их обеих забрал в свои объятия теплый и тихий полумрак, в котором можно не думать, можно ничего не решать, и можно просто посидеть вот так – тихонько, вдвоем.
Ксения прижалась щекой к Асиной ноге и закрыла глаза.
-Когда-то я бы полжизни не пожалела за то, чтобы один раз посидеть так с тобой, - сказала она, и от ее слов Ася словно проснулась. Протянула руку, запустила пальцы в Ксенины волосы. Погладила легонько.
-А теперь?
Ксения усмехнулась и плотнее прижалась к ее ногам.
-И теперь.
Тикали настенные часы, доносился из-за стеклопакета шум улицы, но громче всего звучало Асино дыхание – нервное, прерывистое, жаркое.
-Я хочу… - начала Ксения, и запнулась.
Это звучало так странно, и так непривычно. «Я хочу». Нет, не я, а ты, и для тебя, и ради тебя… А тут вдруг «Я», и продолжать стало совершенно невыносимо.
Асина ладонь легла ей на подбородок и потянула наверх, заставляя запрокинуть голову и заглянуть в глаза.
-Чего ты хочешь, Ксюшка?
-Я…
У нее пересохло в горле, насмерть, до засухи, до невозможности разомкнуть непослушные губы. И где-то внутри зазвучало Женькино знакомое: «Если идешь – иди до конца». И она закончила:
-Я хочу еще год.
Ася молча смотрела на нее сверху вниз.
-Я хочу, чтобы ты осталась еще на год. Не потому что должна, а потому что…
-Потому что ты просишь меня об этом, - сказала Ася.
-Да.
И застыла в ожидании.
Карие, такие глубокие, такие любимые глаза, смотрели пристально и строго. И в этих глазах была целая вселенная, целая огромная, бесконечная жизнь. Жизнь, от которой ей достался всего лишь краешек, а все остальное достанется кому-то другому.
Ася зашевелилась, и Ксения испуганно отпрянула. Она увидела, как опускается ниже Асино лицо, как приближаются к щеке теплые губы. Ее запах окутал все вокруг, залил собой пространство, ощущение, время.
-Я люблю тебя, - услышала она тихое, и следом за ним громче, - люблю тебя.
Ее лицо исказилось гримасой, а щеки, подбородок, лоб, вся кожа горела, горела от того, как близко оказалась Ася, и ее запах, и ее цвет, и ее вкус.
Асины руки легли на ее плечи и обняли легко, едва касаясь, ладони зарылись в волосы, а губы коснулись наконец горящей кожи.
-Я люблю тебя, Ксюшка, - еще громче, еще сильнее, еще острее, хотя куда уж острее, если и так ни одной мышцы невозможно собрать, все они расплавились, расползлись куда-то, растеклись по полу.
Ксения мотала головой туда-сюда, подставляя Асиным губам то щеки, то подбородок, то еще что-то из ее ставшего вдруг единым целым лица. Она пила этот волшебный запах и не могла им напиться. Она пыталась открыть глаза, но веки словно придавило вниз сладкой истомой, и они наливались, наливались, тяжелели и тяжелели, пока даже щелочки не осталось между ними и внешним миром.
И в одну из этих бесконечных секунд Ксения поняла, что еще немного – и она просто потеряет сознание. Умрет прямо здесь, на теплом кухонном полу, не от разрыва сердца, не от избытка чувств, а просто умрет, потому что волшебнее того, что происходило с ней прямо сейчас, уже никогда ничего не будет, а раз так – зачем тогда идти дальше? Если можно просто закрыть глаза, и умереть от бесконечного, невообразимо волшебного, счастья.
-Ася!
Ксения распахнула глаза, схватила ладонями Асины щеки, и приоткрыла губы.
-Я люблю тебя. И этот год… Клянусь тебе, мы запомним его как лучшее, что было в нашей жизни. Мы уедем к океану, на месяц, на два – как захотим. Я покажу тебе закат, я покажу тебе волны и… силу. А потом… А потом я отпущу тебя. Отпущу. Навсегда.
И дрогнули Асины губы, и хлынули слезы – одни на двоих, смешивающиеся, стекающиеся в одно, и связывающие их навечно. Навсегда.
STOP