Он снова прервался, и замолк, пытаясь отдышаться. Ксюха продолжала безучастно смотреть на него снизу вверх. Она не пыталась ответить, объяснить, или как-то оправдаться: Джон был кругом прав, и она это понимала. Но было нечто, недоступное его пониманию, нечто, чего он за все эти годы так и не разглядел в ней, и именно это нечто заставляло ее теперь поступать так, как она решила.
-Ты бьешь ее снова и снова, это будет уже третий раз. Третий раз, Ксень! Сколько же еще слез она должна пролить, прежде чем ты остановишься?
Ксюха судорожно вздохнула. Он лупил по больному, и знал это. Но в глазах его не было ни капли жалости.
-Кто знает, что будет завтра? - Выпалила она. - Возможно, мы будем жить долго и счастливо, а, может, и нет. Откуда тебе знать?
-Я знаю тебя! И знаю, что это лишь очередная передышка, которая закончится так же, как заканчивались все предыдущие. Ты никого не щадишь, идешь по трупам, и то, что себя ты не способна щадить тоже, не делает тебя лучше.
-Для тебя это новость? - Ледяным голосом спросила Ксюха, до боли упираясь локтями в ребра батареи. - Я думала, мы выяснили это еще много лет назад, и ты знаешь про меня больше, чем кто-либо еще в этом мире.
-Да, детка, все так. Но всему есть предел. И в твоем случае этот предел настал сейчас.
Джон присел на корточки, и его глаза оказались на одном уровне с Ксюхиными. Прекрасные, глубокие, холодные голубые глаза.
-Остановись, - тихо сказал он, не отпуская взгляда, и касаясь ладонью Ксюхиной руки, - я прошу тебя, остановись, пока еще можешь, пока еще не разрушила то последнее, что в тебе еще осталось живого. Пока не сотворила то, что уже невозможно будет исправить. Я прошу тебя - остановись.
Они смотрели друг на друга, и Ксюха с ног до головы покрывалась мерзким и липким отчаянием. Она знала, все знала, с самого начала знала, что будет дальше, и чем все закончится, и душа ее вопила, протестуя, оттягивая, отодвигая неизбежность.
Но настало мгновение, когда тянуть дальше стало нельзя. И тогда она просто и коротко сказала:
-Нет.
Джон отшатнулся, как от удара, и поднялся во весь рост.
-Я понял, - сказал он, - ты все решила. Но я не стану на это смотреть.
Ксюхины губы сжались в тонкую полоску, и в такие же полоски - сотни, тысячи полосок, скрутилось сердце.
-Ты... Уходишь? - Дрогнул ее голос.
-На самом деле я уже ушел, - с грустью сказал Джон, пожимая плечами, - то, что ты слышишь сейчас - всего лишь отголоски, и больше ничего. Я ушел сразу, когда ты приняла решение.
Он не стал говорить "прости", "мне жаль", и прочую чушь, которую часто говорят люди в таких случаях. Он просто взял со спинки стула ветровку, накинул ее на плечи, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Ксюха поежилась - ей вдруг стало очень-очень холодно, кожа покрылась мурашками, а пальцы скрючились в попытке согреться.
-Я плачу? - Спросила она вслух, почувствовав на губах соленые капли. И сама же ответила, переставив ударение на последнюю букву. - Я плачу. Плачу.
FORVARD
Ксения припарковалась у дома, но выходить из машины не спешила. За окном сияло солнцем ласковое лето – лето без радости, без счастья, лето такое, словно под прикрытием его зеленой листвы и асфальтной пыли пряталась самая затянувшаяся в мире зима.
Домой идти не хотелось. Не хотелось смотреть в ласковые Асины глаза, не хотелось есть горячий ужин, и смотреть кино по телевизору не хотелось тоже.
Решение пришло в одну секунду – Ксения схватилась за телефон, набрала торопливо: «Уехала в командировку, вернусь послезавтра», нажала «отправить», и, резко выкручивая руль, выехала со двора.
В динамиках рванул на полную громкость «Сплин» - давно не слушаемый призрак юности.
Голос дрожит.
Хлопнула дверь - это ветер.
Держась за края,
До размеров Вселенной
Сужая зрачки,
На рубеже этих сумрачных тысячелетий.
По горло в воде,
На дрейфующей льдине ждут рыбаки.
Где-то справа надрывался от обеспокоенных звонков телефон, позади то и дело сигналили обгоняемые машины, но Ксения залитыми слезами глазами смотрела только вперед – она летела по трассе, выжимая педаль газа, и от этой скорости ей казалось, что воздух целиком наполняет ее тело – от кончиков пальцев до макушки, делает все воздушным, резким порывистым.
Как? Как, черт возьми, можно было допустить такое? Как можно было сделать такое со своей жизнью? Когда, черт побери все на свете, все рухнуло и пошло наперекосяк? Когда?
Но ты пой мне еще
Что я могу изменить,
Направляемый собственной тенью?
Давным-давно предупрежденный о том,
Что начиная обратный отсчет
Любой, имеющий в доме ружье,
Приравнивается к Курту Кобейну.
Любой, умеющий читать между строк,
Обречен иметь в доме ружье.
Песня крутилась по кругу, впиваясь в уши, в сердце, в оголенные от напряжения нервы. Буйный ветер влетал в открытое окно машины, и растрепывал идеальную Ксюхину прическу. Все было глупо, и все было неважно.
Она гнала, как одержимая, не останавливаясь, обгоняя по встречной на узких участках трассы, перелетая через дорожные ямы, и не заботясь ни о машине, ни о себе.
Через двенадцать часов она приглушила музыку. В эту секунду машина проносилась мимо синего дорожного знака с простым указателем «Таганрог. 10 километров».
Пой мне еще.
Я просто знаю,
Что в последний момент,
Когда тебе никто не поверит.
Прохожий на остановке возьмет,
И укроет тебя под плащом.
Дома задрожат при появлении трамвая,
И когда откроются двери –
Пой мне еще.
Пой мне еще.
FORVARD
Общага совсем не изменилась. Ксюха долго стояла на крыльце – сейчас пустующем, а во времена ее молодости вечно наполненном студентами. Здесь много лет назад она целовалась с Лекой. Здесь ей дарил цветы Виталик. В эту самую дверь она впервые вошла много лет назад еще школьницей, едва успевшей скинуть с себя неожиданно и некстати закончившееся детство.
Перед тем как войти, она поправила на лице солнечные очки. Вряд ли здесь остался кто-либо, кто ее знал, но чем черт не шутит – а быть узнанной ей не хотелось совершенно.
И в тот момент, когда она уже готова была сделать этот шаг, чья-то рука легла на ее плечо.
-Привет, - сказала она, не оборачиваясь, - спасибо, что приехал.
-За тобой не угнаться, - улыбнулся позади Джон, обнимая ее за плечи, - но я старался.
Они стояли у двери, прижавшись друг к другу, и Ксюха чувствовала, как согревается в объятиях этих крепких рук, как уходит дрожь из коленок, и мысли из уставшей головы.
-Идем, - сказала она, когда стоять дальше было уже невозможно, - покажу тебе, где я жила.
Рука об руку они прошли просторный вестибюль, обитый деревом, прошлись по первому этажу – возле бывшей Кристининой комнаты Ксению снова начало трясти. Поднялись на второй этаж, посмотрели на белую дверь двести тринадцатой, и залезли на широкий подоконник в конце коридора.