Ей на секунду показалось, что сейчас она услышит и голос: «Ковальская, объясни, пожалуйста, что происходит?». Ох, как часто этим голосом звучали именно эти слова, и как давно это было.
Она хотела что-то сказать. Правда – хотела, но горло сжало спазмом, ведь Ксюха Ковальская всегда теряла дар речи при виде Анастасии Павловны. Все продуманные фразы исчезали куда-то, и оставалось только безумно бьющееся сердце и простое, вызубренное наизусть:
-Здравствуйте, Анастасия Павловна.
Песня все звучала и звучала, и слова приходили сами, из ниоткуда, и бились стаей вспуганных птиц между висками.
Ближе к краю. В пламени боль стирая.
Послушным пламенем – ведь что такое смерть?
Я не знаю. Я ничего не знаю.
Я просто вижу свет, и в нем хочу сгореть.
Пусть все мосты сгорят в огне, нет выживших в моей войне…
Она протянула руку, и Ася приняла ее. И пальцы ее коснулись холодной Ксюхиной ладони, и закутались в нее как в ледяное одеяло. Теперь они стояли друг напротив друга – близко, слишком близко, чересчур близко для того, чтобы суметь думать – но думать сегодня было не нужно. Ксюха никогда не думала. Она шла и брала то, что ей было нужно.
Прости меня за каждый миг бессмысленных побед.
Прости за то, что я жива, за то, что помню о тебе.
Прости за тот безумный путь, пожалуйста, постой.
Прошу, не уходи, побудь еще немножечко со мной.
Она почувствовала, как губы ее изгибаются, и тело не узнало этого жеста. Это тоже было из старого – из детства, упрямо оттянутая вниз нижняя губа, обнажающая зубы. Почти оскал, почти насмешка.
Ася протянула вторую руку и погладила ее по щеке. Она смотрела тепло и ласково. И терпеливо. Как будто чего-то ждала.
-Я хочу увести тебя отсюда, - слова вырвались из горла тяжело, хрипло, но вырвались, вырвались же! – Прямо сейчас. Ты готова уйти со мной?
Она смотрела в Асины глаза, и чувствовала, как смешиваются в единый поток два взгляда, две мысли, два чувства.
И Ася ответила:
-Да.
И были шаги, много-много шагов, и какие-то звуки вокруг, и серенада звезд, стучащихся ударами в сердце. И вечерний Невский, на который они словно выпали – как будто перейдя из одного мира в другой, вот так, без предупреждения, без подготовки.
Холодный вечерний воздух охладил горящие огнем щеки, и стало можно дышать.
-Куда ты меня ведешь? – Спросила Ася, ни на секунду не отпуская Ксюхиной руки.
-Понятия не имею, - счастливо рассмеялась она, - а это важно?
-Нет.
И они пошли дальше. Ксюхин взгляд упал на Асины плечи, и в следующую секунду они нырнули в магазин.
-Чем я могу помочь? – Подскочила продавщица.
-Переоденьте ее, - улыбнулась Ксюха.
-Переоденьте меня, - опустила глаза Ася.
Она выбрала первые попавшиеся джинсы, натянула протянутую продавщицей рубашку, сунула ноги в ботинки. Платье выбросили тут же, у магазина, и рассмеялись удивлению прохожих.
В «Шоколаднице» купили по огромному стакану кофе, и снова пошли куда-то, не отпуская рук друг друга.
-Я думала, ты будешь ругаться, - сказала Ксюха, когда они остановились на дворцовой площади.
-Я еще много лет назад поняла, что это бесполезно, - улыбнулась Ася, - хоть ругайся, хоть нет – ты всегда и все делаешь по-своему.
Ксюха опустила глаза. И подняла снова.
-Прости меня, - сказала горько, без улыбки, - пожалуйста, прости.
-Но ты ни в чем не виновата.
-Виновата.
Она сжала губы и потерла нос фалангой большого пальца. Поставила стакан с кофе на землю. И потерла снова.
-Это разрывало меня на куски, - проговорила она, глядя в Асины испуганные глаза, - каждый раз, когда я это делала, это разрывало меня на миллион маленьких кусков. Я ненавидела себя, и продолжаю ненавидеть до сих пор. Это было как продать душу за конфету с красивым фантиком. Вкусно, ярко, но цена…
-Ксюшка, подожди, - Ася замотала головой, и положила ладони на Ксюхины щеки, - ты не должна извиняться, не должна оправдываться, потому что ты ни в чем не виновата. Это я. Это все я.
-Что – ты?
-Я всю жизнь чувствую, что занимаю рядом с тобой чужое место. Что не могу тебе дать то, чего ты достойна. Боже мой, да ты достойна всего самого прекрасного в этом мире!
Глаза, эти карие, любимые глаза, стали вдруг влажными. Невыносимо было стоять так, невыносимо было на это смотреть.
-Ты волшебная, чудесная, ты самый добрый и самый чистый человек на свете, и я каждую секунду ненавижу себя за то, что не даю тебе быть счастливой.
-Но я счастлива! – Ксюха почти прокричала это Асе в лицо, и вдруг схватила ее, положив руки на талию. – Я не знаю, о каком таком счастье толкуют все кругом, и, может быть, у других это счастье какое-то другое, но я каждый день просыпаюсь с ощущением, что впереди еще один день, еще целый большой день, в который я смогу видеть тебя, слышать тебя, чувствовать тебя! Я сижу на работе, и чувствую себя счастливой от того, что скоро я поеду домой – туда, где ждешь меня ты! Если это не счастье – покажи мне, где оно, это чертово счастье? Покажи мне, о чем вы все пытаетесь мне рассказать?
Ася выглядела растерянной. Она смотрела на Ксюху, сдвинув брови, и силилась что-то сказать.
-Ксюшка, но ведь это еще не все…
-Что – не все? – Снова вырвалось у Ксюхи. – Что еще должно быть?
-То, что давала тебе эта женщина.
Ксюха оскалилась, отстранилась, и вдруг еще крепче прижала Асю к себе.
-Эта женщина не значит ни-че-го, - прорычала она прямо в испуганные глаза, - она никто, и никакой роли в моей жизни не играет, и играть не будет. Как ты не понимаешь, Аська? Никто из них не играет никакой роли. Никогда.
-Но это же неправильно! – Слова вырвались с рыданием, с болью. – Ты хоть сама понимаешь, что это неправильно?
-Я понимаю только одно, - покачала головой Ксюха, - есть ты. И больше никого нет. И никогда не будет. «Этой женщины», как и других, не будет тоже. Никогда. Я совершила ошибку. Я не повторю ее.
Ася плакала, уткнувшись в Ксюхино плечо, а Ксюха гладила ее по спине, и тяжело дышала.
-Я решила однажды, что для тебя я сделаю все, - сказала она, когда Ася перестала всхлипывать, и смогла посмотреть в ее глаза, - и сейчас повторю то же самое. Ася. Я все для тебя сделаю.
-Все, что угодно? – Всхлипнула Ася, обнимая Ксюху за шею.
-Все, что угодно.
Она почувствовала, как Асины пальцы распускают волосы у нее на затылке. Как зарываются в них, и гладят, впиваются, и снова гладят. Снова стало тяжело дышать, какая-то жила внутри натянулась до крайности – еще чуть-чуть, и лопнет. И запах, этот запах, большая часть которого ушла с платьем, но меньшая – и этого было достаточно – осталась на коже, этот запах сводил с ума, манил, очаровывал.
-Поцелуй меня, - услышала она, - я не прошу сейчас сделать то, чего ты хочешь, потому что знаю, что ты хочешь именно этого. Ксюшка… Поцелуй меня.
Ее губы оказались вдруг очень близко, так пугающе близко, что не осталось твоего и моего дыхания, осталось только наше, и это было невыносимо. Ксюха закрыла глаза, и погрузилась в поцелуй.
-Я люблю тебя, - шептала она в Асины губы, и целовала снова, - я так тебя люблю…
Не хватало воздуха. Не хватало сил, чтобы оторваться. Ксюха вжималась губами в Асины губы, ласкала их языком, и вжималась снова. Тело в ее руках было таким горячечно-желанным, таким близким, таким жарким. Затылок пульсировал в такт поглаживаниям Асиных пальцев, и сердце рвалось из груди к чертовой матери.