Все произошло так быстро.
Джеймс появился из ниоткуда, материализуясь из пыли и страха, что составляют воздух «Кортеза». Все произошло как в замедленной съемке. Позже Вайолет так и опишет себе этот момент: приторможенная пленка фильма ужасов. Вот это был настоящий кошмар, перечеркивающий все, что она испытывала до этого мгновения.
Все произошло за секунды.
Один лишь шаг Марча за спиной Дилана, непроизвольный выкрик «Джеймс, нет!» из уст Вайолет, скрип кожаных ботинок, свист разрезающего воздух обреза, сильная хватка рук Тейта, боль от удара о стену и оглушающий, будто вобравший в себя все последующие звуки выстрел. Красная пластиковая гильза шлепнулась на ковролин, откатившись к плинтусу…
Комментарий к Crasher
Crasher (ам. слэнг) - незваный гость
========== Don’t you ever play the kitten ==========
Шум.
Он и сейчас порой стоит в ушах, преследуя девушку. Она никогда не забудет это гудение. Будто пропавший прием телевизионного канала; оборванная жизнь как выдернутый провод из розетки. Боль от удара потеряла свое значение; Вайолет выпала из реальности. Протяжный крик, а после пустота. Она словно сторонний наблюдатель следила за собственными попытками встать, но что-то не позволяло: это Тейт держал ее подле, обнимая за плечи, стараясь не давать ей смотреть. Не сразу она поняла, что именно произошло. Вдох, глухой удар и вскрик Анны. Вайолет приоткрыла рот, пытаясь воспроизвести звук, но шок сковал голосовые связки. Тейт держал ее, глядя в ужасе на безжизненное тело в метре от них двоих. Хлынули слезы; Вайолет вырвалась, подползая ближе.
Пуля пробила грудную клетку; кровавое пятно стремительно разрасталось на некогда ослепительно белой майке. Анна и сама не поняла, в какой момент оказалась на полу, а голова Кита - на ее коленях. Она тоже не замечала, как плачет.
Руки алые, и тело Кита еще такое теплое, такое «живое». Звон в ушах усилился, и яркой вспышкой был лишь хруст – может, это Джеймс расправился с малолетним убийцей, а может, пострадал кто-то другой: на это было плевать, абсолютно все равно. Сквозь слезную завесу Вайолет различала оцепеневшую Анну, зажимающую от шока рот окровавленными ладонями. Сильно пахло железом и еще чем-то кислым.
Двигались тени. Вайолет настойчиво звали по имени - она не отвечала, да и не думала даже это делать. Мелькал белый цвет. Колени зудели; пропитывая ковер: кровь доползла до ног, въедаясь в штаны. Джинсовку Анны орошали мелкие алые капли. Кит не двигался; они пытались привести его в чувства, но руки тряслись, а пальцы оставляли на чистых участках его майки смазанные следы. Возле тела сверкнули лакированные туфли: Джеймс бесстрастно приподнял кисть Уокера, нащупывая артерию. Мужчина поджал губы; Вайолет, все поняв, в истерике замотала головой, вновь зарыдав, теперь уже ни к чему не желая проявлять участие. Он не может умереть! Не может!
Крики, топот тяжелых ботинок, чьи-то касания. Ее пытались поднять, помочь встать. Вайолет отмахивалась, упорно стараясь сфокусировать взгляд на чем-то одном: все так быстро мелькало. Громче звенело в ушах. Они обе тонули в крови, и слезы жгли лицо. Вайолет колотило в шоке.
Кто-то оторвал ее от Кита, поднял на ноги. Хлюпала кровь под подошвами. Знакомые голоса. Рисунок ковра лобби пестрел перед глазами. Люди, много людей. Всхлипы, крики. Ночной теплый ветер словно кокон. На фоне дымчато-серого неба оранжевые огни машин скорой и сине-красные – полицейских. Стояла суматоха; гул сирен, вспышки камер, шум раций, выкрики мужские и плач детский. Вайолет не могла идти, слезы застилали взор. Ее трясло и тошнило, хотелось сесть на асфальт. Софи и Кейт приютились в одной из машин скорой. Им сказали, и обе они тоже плакали. Кого-то выкатывали на медицинской тележке-носилках; колесики гремели на вентиляционных решетках. Возле кованого ограждения один полицейский беседовал с Лиз, еще один пытался задавать вопросы Айрис: женщина сидела в скорой, Донован подле, обнимая мать. У них все будет хорошо, они наладят отношения…
***
Следующие три месяца были самыми тяжелыми. Вайолет дважды вызывали в участок для дачи показаний. Кит умер мгновенно, пуля разорвала сердце – все, что смогла разобрать девушка из быстрой речи полицейского. Дилана Купера так и не нашли – ни живого, ни мертвого. Вайолет догадывалась: Джеймс замучил его до полусмерти, а потом избавился таким образом, чтобы призрак умершего не блуждал по коридорам «Кортеза». Вайолет знала, но молчала. Как и Анна, которая понимала, что своими показаниями ничего не сможет изменить. Кита ничто не вернет.
Ночь после происшествия Вайолет не помнила и даже не была уверена, где именно ее провела: дома ли или на больничной койке под пристальным взором психиатров. Последующие дни были окутаны туманом, и просачивающийся сквозь него мамин ласковый голос почему-то вызывал раздражение. Слезы не успевали высыхать. Жизнь превратилась в одно большое намокшее полотенце, которое выжимали, но суше от этого оно не становилось. Кровь Кита до сих пор ощущалась на руках.
Вайолет не общалась ни с кем из них, лишь видела мельком. Каждый был безутешен в своем горе, но каждый справлялся с ним так, как умел. Анна ударилась в бесконечный загул по домам знакомых, посещая нескончаемые концерты – череда бесконечных бутылок алкоголя и слабые успокоительные, какие только можно купить в аптеке без рецепта. Вайолет же, оправившись от первоначального шока, прошла четыре из пяти стадий принятия неизбежного, на слишком долгое время задержавшись на самой первой – отрицании: швыряла в гневе посуду, выбив стекло над раковиной, рыдала до икоты, по ночам слезно молила темноту, чтобы это ее забрали вместо Кита. Она часто обвиняла его, потому что он бросил их. Бросил! Оставил их всех! Никто не подумал о том, как они теперь должны жить без него! А затем наступила всепоглощающая апатия. В каком-то смысле это приятное чувство, потому что тело и разум становятся пустыми, и ничто не имеет значения. Но это длится лишь до захода солнца, когда столь тяжело подавлять стоны рыданий. Вайолет много курила, перестала понимать происходящее на лекциях, расфокусированно следя заплывшим от наворачивающихся слез взглядом за профессорами, пыталась занять себя мелкими делами, уверяя окружающих, что все в порядке. О своем собственном дне рождении Вайолет вспомнила лишь на одной из лекций, да и то только после звонка от родителей…
Мучительно было все, что имело память о прошлом: многочисленные картины Кита в ее комнате начали менять свое положение. Вайолет стала снимать рисунки – этот шаг давался ей особенно трудно. Она плохо ела, аппетита не было вовсе, а вся еда, которую девушка с трудом закладывала в себя, чтобы поддерживать жизненные функции, казалась картонной, безвкусной. Вайолет заметно похудела.
Ее работа в отеле закончилась также спонтанно, как и началась. Лишь однажды Вайолет сделала попытку переступить порог вестибюля, но Лиз с каменным лицом выпроводила девушку из «Кортеза», не дав никаких разъяснений. Вайолет разрыдалась прямо на месте, возле кованого ограждения и столь приевшихся глазу каменных необъятных поддонов для цветов. Подол платья колыхался от влажного ветра, оголенные ноги пекло на солнце, привычно гудели кондиционеры отеля, и слезы размазывались под глазами, по ладоням. Лиз не пустила ее не со зла. Ведь вопрос, который зародился у Вайолет лишь в это мгновение, не был закрыт: а осталась ли оболочка юноши в отеле? Были ли у него незавершенные дела? Возможно, Лиз знала правду и боялась, что Вайолет попытается остаться с ним в «Кортезе» навсегда…
Библиотека, в которой они вместе получали тот красный учебник по средневековой литературе, курилка, дальняя скамейка под дубом, его любимая парта, «Пицца Хат» на бульваре Мартина Лютера Кинга, их общий транспорт – все напоминало о Ките. Было больно проходить теми же маршрутами, по тем же местам, видеть те же строения, тех же преподавателей. И было так страшно сидеть на лекции и, поворачивая голову, осознавать, что место, на котором должен был сейчас быть он, пустует. И будет пустовать всегда. Первое время она еще оборачивалась на скрип дверей после начала лекции, все еще ожидая, что опоздавшим окажется Кит, как это было всегда. Но это был не он. И никогда уже не будет. В толпе часто мелькал его рюкзак, или Вайолет ловила в поле зрения спину какого-нибудь темноволосого юноши в белой майке; в страхе она пугливо замирала, боясь, что это галлюцинация. Казалось, будто жизнь нещадно терзает, продолжая напоминать о потере. Разрывающее грудь страдание уступило место тупой боли, и это было отнюдь не лирическое воспоминание. Вайолет расстраивалась, пряча слезы за бейсболкой или солнцезащитными очками. Потеря изводила. Сил не оставалось. Вот она – жестокая ирония. Все вокруг нее так желали уберечь ее от влияния Марча, спасти от воздействия отеля, что в конце концов им это удалось. Но какой ценой…