Никто, кроме чужого неба.
Поэтому он кричал, разрывая голосовые связки на тонкие горящие нити. Беспомощно, неистово, яростно, дико. А причудливые многослойные тучи не обращали никакого внимания на хриплые вопли, продолжая осыпать багровыми каплями Землю. Вокруг пузырился асфальт, не выдерживая жара, дрожал сухой воздух, пылали листья на деревьях, плоть слетала с человеческих костей, оставляя обугленные скелеты распадаться на части. Безумие упавшего сверху ада невозможно было остановить.
И тогда он подставил огню грудь.
Пусть лучше перестанет биться сердце, чтобы не чувствовать этой бессмысленной пытки. Пусть остановится жизнь!
Ребра лопнули, пуская желто-рдяные струи внутрь. Боль выгнула тело дугой, завертела волчком, оборвала крик, ударив чем-то тупым по вздрагивающему кадыку. С шипением вспух под ногами асфальт, пошел темно-серыми волнами в разные стороны.
И небо расступилось, нехотя обнажая далекие звезды.
Они срывались со своих мест, оставляя за собой яркие полоски света, и накрывали все вокруг изумрудной сетью.
Он смотрел вверх.
А по пульсирующему комку сердца, по красным жилкам, по содрогающимся мышцам стекали капли. Прохладные капли летнего ливня…
Долгов встрепенулся и ощутимо приложился локтем о железный крючок, привинченный к стенке купе, – боль от удара пронзила аж до шеи. Он чертыхнулся и сел, растирая руку. Через минуту взял со стола стакан с давно остывшим чаем и сделал глоток, прогоняя волглый сгусток из горла.
За окном уже стоял пасмурный зимний день.
– Много проехали? – спросил Максим, глядя, как Фрунзик натягивает куртку.
– Через пять минут Курск.
– Срубило меня наглухо. И сны вдобавок поганые снились.
Герасимов промолчал, застегивая молнию.
– Ты же сказал, что утром будем думать, – усмехнулся Долгов.
– Утро мы уже проспали. Поздно думать. – Фрунзик тоже улыбнулся. Пригладил белобрысую шевелюру и натянул шапку. – Не знаю, Макс, встретимся ли еще… Видишь, что на свете творится. Давай прощаться, что ли.
Колеса громыхнули на стрелке. Приближалась станция.
– Давай прощаться, – нахмурившись, согласился Долгов.
– Пусть тебе повезет, – крепко пожимая его руку, сказал Фрунзик.
Качнуло. Почувствовалось, как поезд начал притормаживать.
– Пусть, – вновь согласился Максим.
– Если что – номер мой у тебя есть. Как связь наладится, звони обязательно. Маринке с Веткой привет передавай. И…
Герасимов внезапно осекся и махнул рукой. Он стремительно вышел в коридор, оставив Долгова любоваться закрытой с громким хлопком дверью.
Состав скрипнул междувагонными сцеплениями и наконец замер.
Только сейчас Максим понял, что неуловимо изменилось во Фрунзике…
Друг постарел.
В Белгороде в купе ввалилась барышня в пушистом манто. С порога она расплылась в улыбке, обдавая Максима легким коньячным перегаром и ароматом дорогого парфюма. Подкрашенные голубоватой тушью глаза лучились энергией и жизнерадостностью.
– Привет, – бросила барышня, скидывая манто. – Меня зовут Настя. Можно Ася.
– Максим. – Долгов невольно скользнул взглядом по выпуклостям под блузкой.
– В Харьков?
– Дальше.
– А кто тебе губу разбил?
– Мудак один…
– Хм… Почему ты такой бука? Даже не помог даме раздеться.
Долгова подобная манера беседы с незнакомым человеком всегда ставила в тупик. Даже вызывала некоторую неприязнь.
– Извини. В тех местах, откуда я родом, небольшие проблемы, – сухо сказал он.
– А откуда ты? С Курска?
– Из Москвы.
– О-о… – с непонятной интонацией произнесла Настя. – Бутики-мутики, клубы модные, дорогие авто… А какие в первопрестольной могут быть проблемы?
«Она что, наркотой ко всему прочему обдолбалась? – заподозрил Максим. – Какие проблемы! Да никаких, черт побери, все замечательно!»
Вслух он ничего не сказал, чтобы не давать назойливой дамочке лишнего повода развить диалог.
Не дождавшись ответа, девушка бросила сумочку на столик, стянула сапожки и забралась на мягкую полку, обхватив колени руками. Встряхнула головой, рассыпая пепельные волосы по плечам, и предложила:
– Давай выпьем, Макс.
– Вот что, Настя… – начал было Долгов.
– Ася, – поправила она, лукаво взглянув на него. – Мне нравится, когда меня называют Асей.
Максим почувствовал, как в животе затрепетала предательская прохлада, стекая все ниже и ниже. Он поспешно отвернулся к окну и уставился на проплывавшие мимо поля, покрытые унылой снежной мутью. Заставил себя с отвращением подумать: «Похотливая самка».