- Что там? - спросил он, показывая на них.
- Где? - не понял Федя.
- Вон там, стоят у стены....
- А... чистые холсты.
- Как чистые, ведь, уже нарисовано!
- Что?
- Та, что со звёздами.
Действительно, среди белых холстов, заставленная другими полотнами, виднелась часть картины, на которой были изображены звёзды. Это Федя успел распустить на куски свою половину портрета генерального секретаря, который они с Александром Александровичем стащили с чердака, и один из кусков он уже успел натянуть на подрамник для последующей грунтовки, а потом и рисования.
- Там стоят чистые холсты, - не понимал Федя.
Абдулов всех ближе сидел к картинам, на которые указывал Веня, и гость попросил:
- Захар, достань, вон, ту, - Вениамин указал на полотно со звёздами.
Абдулов пошёл и вытащил холст.
- А... эта... - проговорил Федя, - это холст нужно сначала грунтовать, потом...
- Здорово то, как исполнено, - восхищался увиденным Веня, он не обращал никакого внимания на слова Геннадия Федоровича.
Он вылез из за стола.
Гость преобразился: куда делось его недавнее мрачное настроение, сейчас весь его вид, всё лицо выражала неподдельное удивление и восхищение нарисованным. Захар держал в руках полотно, показывая её однокласснику, и он вместе с Федей недоумевал.
- Захар, поставь её, вон, туда, - далее чуть ли не в приказном порядке проговорил непредсказуемый гость и показал на мольберт, который он не знал, как называется, - я её лучше разгляжу.
Абдулов поставил.
На портрете генсека, вернее, то, что от него осталось, не было ни лица, ни рубашки, ни даже модного на тот период галстука, виднелись только отвороты пиджака, плечо и грудь, на которой ярко горели звёзды. И там, на груди великого человека со временем, после грунтовки должны были - по замыслу тайного любителя женщин Геннадия Фёдоровича - кружиться в танце девушки.
- Раз, два, три, четыре, пять, - считал покупатель звёзды героев Советского Союза. - Вот, братва то обрадуется... вот, будет довольна!... - говорил он.
Веня, довольный, обходил полотно то с одной стороны, то с другой, затем остановился, быстро взглянул на обеих сразу, спросил: - Сколько стоит?
- Понимаете, - начал вновь объяснять Федя, - эта картина не продаётся, я её приготовил для....
- Как не продаётся? - в свою очередь удивился гость.
- На ней ничего не нарисовано.
- А это что? - показал гость на нарисованные звёзды.
- Понимаете...
Первым включился Абдулов.
- Если клиент хочет, значит, нужно уступить, - прервал он разъяснения Феди.
- Во, правильно, - согласился гость, - если покупатель хочет, не надо ему перечить! Из всех картин, которые вы мне показали, эта самая лучшая! И я хочу её купить. Сколько стоит?
- Нам нужно посоветоваться, - произнёс Захар и отвёл по прежнему ничего не понимающего Геннадия Фёдоровича в сторону.
И там тихо, выговорил ему:
- Что ты всё заладил, грунтовать да грунтовать... Молчи! - говорил он ему. - Продадим её так!... не рисуя... - и затем с хитрой улыбкой добавил: - В авангарде (ещё один стиль живописи) ты ещё не рисовал, нет?... Пусть это будет твой первый опыт...
- Но... - ошарашенно мотнул головой художник, он, вообще, перестал понимать происходящее.
- Никаких "но"... Нравится человеку, пусть берёт! - тихо говорил "мужичок".
В это время Вениамин по прежнему кругами ходил вокруг мольберта и по прежнему восхищался:
- Во, братва то обрадуется, во, будет довольна! - и вновь повторил вопрос: - Сколько стоит?
Ему назвали немыслимую цену. На этот раз сильно удивиться пришлось Вене, он на секунду замер, но только на секунду, и опять быстро взглянул на обеих, затем:
- Я так и знал, что стоит дорого, - произнёс он, - но деньги у меня есть!
Он сел на диван, взял небольшую кожаную, коричневую сумку, с которой пришёл (в то время "малиновые пиджаки" ходили с сумками, больше похожими на портмоне, только с ручкой), вынул деньги и начал считать. Вскоре на шершавой, с трещинами столешнице появилась большая груда купюр.
- Здорово как! - после счёта сказал он, и уже на правах хозяина шедевра попросил: - Только вы мне картину подпишите.
Абдулов своей "раскоряченной" походкой подошёл к стеллажу. Там - на полке лежала палитра с невысохшими красками (Федя недавно рисовал и не успел стереть с неё остатки краски), взял её, взял небольшую кисть, лежащую рядом. Затем подошёл к картине, перевернул её и хотел на обратной стороне написать название картины, но гость запротестовал:
- Вы мне прямо на ней напишите, - произнёс он.
На этот раз пришлось удивиться даже видавшему виды Абдулову. Он повернул картину обратно, и там - под звёздами красной краской, неуверенной рукой вывел: "Плечо генсека" и поставил в конце восклицательный знак.
Довольны были все: и художники и клиент. Сделку, как и полагается, "обмыли". И после допитого коньяка, после недолгих разговоров гость с завёрнутым в бумагу шедевром, и довольный вдвойне, то, что он пообщался с элитой общества, покинул мастерскую. Захар пошёл его провожать.
В это время в комнату вошёл Александр Александрович.
- Как, одноклассник Захара приходил? - с порога спросил он. - Меня режиссёр задержал, чтоб ему...
- Саш... - говорил Федя, он до сих пор не мог опомниться и поверить в произошедшее, он по прежнему сидел на диване, и на слова Вотякова мог только ответить: - Тут такое творилось, ты такое пропустил!... - и начал, сбиваясь и повторяясь, рассказывать последние события.
Александр Александрович верил и не верил своим ушам, лицо его то напряжённо думало, то расплывалось в улыбке. Но большая груда купюр, лежащая прямо перед ним на столе, подтверждала правоту Фединых слов. Смеялись до слёз.
- Картину, значит, назвали "Плечо генсека"? - переспросил Вотяков.
- Точно так! - отвечал Зуев, вытирая глаза.
Вскоре вернулся и Захар Антонович. Опять долго смеялись. Потом деньги поделили поровну - на троих, ещё и остались. И вечером, после вечернего воскресного спектакля в мастерской собралась весёлая компания актёров. Угощали всех, и под коньяк с водкой вновь и вновь рассказывалась сегодняшняя невероятная продажа.
Как ни странно, эта история не канула в вечность, как многие подобные художественные байки, блистая своей неповторимостью, она, как бриллиант, сияла во времени, и не давала себя похоронить под грудой лет. Со временем она даже стала легендой, символом того незабываемого времени. Конечно, в ней что то прибавили, что то забыли, но суть осталась. А я её вам, как мог, пересказал.
Я и говорю, удивительное было время, перепутанное, и только в том времени мощное плечо генсека могло подпереть высокое искусство, не дать ему умереть!