— Кажется, вечер перестаёт быть томным, — гогочет Макс.
— А я-то боялся от скуки подохнуть, — фыркает Егор.
— Ну что, махач, кучеряшки лобковые? — скалится Костян.
На секунду даже теряю суть происходящего от ржача: он что, правда процитировал дисептикона из «Трансформеров»?
Дальнейшие события можно описать как знатный мордобой, которого этот бар ещё точно не видел; «спартанцы» хотели выпустить пар, перебесившись после проигрыша любимой команды, а нам с парнями тупо было скучно. Засматриваюсь на хаос из поломанной мебели и прилёгших отдохнуть тел, не успеваю увернуться от кулака, прилетающего мне в челюсть с левой стороны, и моментально трезвею. Челюсть неприятно ноет, но я всё равно сцепляю зубы до скрежета, когда на плечо опускается чья-то рука.
— Паршиво выглядишь, — ухмыляется Макс. — Уверен, что справишься? А то, если что — ты в сторону, а я сукина сына на ноль помножу.
Хмыкаю и вместо ответа хватаю фаната «Спартака» за шею и хорошенько прикладываю головой о барную стойку.
Чёрт, давненько я так не оттягивался!
Оглядываюсь назад: Кир потирает ушибленную скулу; Егор сидит на стуле, упёршись локтями в колени и сложив пальцы замком, кроссовком придавливая к полу блондина с безумной чёлкой; Костян сплёвывает на пол кровь из разбитой губы.
Твою ж медь, вот это я понимаю отдых!
Адреналин бурлил в крови, будто лава в кратере вулкана, и меня прям пекло сделать какую-нибудь лютую хрень — в моём духе. Поэтому, недолго думая, хватаю за шкирку засранца, который познакомил моё лицо со своим кулаком и снова херачу его лицом о барную стойку; потом ещё, а вот на третий раз его задницу спасают Кир и Макс, которые оттаскивают меня от «спартанца».
— Остынь, Лёх, мы ж это не серьёзно, — прикрикивает Костян.
— Ты ж его чуть на тот свет не отправил! — поддакивает Егор.
— Что с тобой происходит в последнее время? — вклинивается Макс.
— Был бы ты бабой, я бы решил, что у тебя ПМС, — хмурится Кир.
Если честно, сам не знаю, что происходит. Переходный возраст вроде давно позади, и даже в тот период я не особо буянил — так, бывало пару раз, с парнями дрались, но в шутку; несколько раз меня пьяного забирали из клуба родители, потому что мои парни тоже были в неадеквате. Самая патовая ситуация случилась, когда я узнал о том, что на самом деле приёмный, хотя здесь наоборот надо было радоваться и до потолка прыгать, что не сгнил в детском доме, а я в тот раз повёл себя как мудачина: наговорил родителям кучу всякой херни, поцапался с парнями — даже чуть поджог не устроил. Не знаю, как мои родители вытерпели весь этот ад, не сошли с ума и не перестали меня любить. Даже позже, когда я реально косячил, меня никогда не упрекали в том, что у меня «плохие гены» или что-то типа того; меня и моих братьев всегда одинаково наказывали за проколы и так же одинаково поощряли за успехи, и я никогда не чувствовал себя ненужным.
Но за ту мою выходку до сих пор стыдно.
Мрачнею, когда в памяти всплывает лицо Андрюхи, и это не ускользает от внимания парней; почувствовав мою резкую смену настроения, они отпускают меня и отходят чуть в стороны. Не то, что бы я мог кого-то из них ударить по-настоящему — просто иногда они инстинктивно чувствуют, что меня лучше не трогать. Встряхиваю рубашку и, допив коньяк, выхожу на улицу.
На дворе стояла осень — самое ненавистное время года для меня; не потому, что «увядает природа», нагоняя тоску, или из-за бесконечных проливных дождей, которые сопровождают это время. Ненавижу осень, потому что именно осенью четыре года назад мне пришлось понять, что весь этот чёртов мир совершенно не такой, каким кажется; что люди, живущие в нём, не такие бескорыстные и отзывчивые, какими должны были быть в моём понимании; что в них в принципе нет ничего человечного — они просто больные на всю голову, конченные ублюдки. В какой ещё вселенной кто-то будет убивать себе подобных ради побрякушки? Неужели грёбаный смартфон стоит целой человеческой жизни? Или стоимость тряпки, которая на тебе надета, важнее того, что скрыто у тебя внутри?
Конечно, грести всех под одну гребёнку тоже не есть хорошо, но после того, как какие-то уроды убили в переулке моего младшего братишку, который возвращался с тренировки по футболу, моя вера в человечество умерла прям насмерть. При брате не нашли ни телефона, ни денег, ни документов — даже золотую цепочку с крестиком с шеи содрали. А ведь ему было всего восемнадцать… После этого я перестал делить людей на плохих и хороших — они все стали одинаково отстойными в моих глазах; за исключением нескольких родных и друзей, включая тех четверых придурков, которые остались в баре подчищать хвосты. Но больше всех я, конечно, ненавидел себя самого, потому что в некотором смысле виноват в смерти Андрея — я должен был забрать брата после тренировки, но мне было больше по кайфу затащить в постель очередную безмозглую красотку.