Перед нами стояла Алейна.
— Помнишь ее? — спросил его предводитель пиршества.
— Помню, — ответил Хассан.
— Это и есть тот пустяк, который ты у меня отобрал. Мелочь, конечно. Тем более что я ее вернул.
Алейна дрожала под взглядом Хассана. На ней были изящные золотые цепи.
— Я вернул ее недалеко от Красного Камня.
В глазах Алейны стояли слезы. Она застыла в первой позиции танца рабыни — девушка, ожидающая команды, чтобы ублажить мужчину.
— С ней было несколько человек, — сказал человек на помосте. — Они дрались со звериным отчаянием. Им удалось прорваться и уйти в пустыню в районе Красного Камня.
Как же получилось, что Алейна стоит здесь, на этих плитах, и собирается исполнять танец рабыни? — подумал я.
— Затем, ни с того ни с сего, будучи уже в полной безопасности, она поворотила кайила и вернулась в Красный Камень.
Оазис к тому времени уже почти сгорел, прикинул я.
— Естественно, ее тут же схватили. Она все время плакала и выкрикивала имя «Хассан».
Я видел, что последнее сообщение пришлось Хассану не по душе. Она ослушалась приказа. Кроме того, в Красном Камне девчонка называла его по имени, словно была его свободной подругой.
— Я люблю тебя, господин, — прошептала она сквозь слезы. — Я очень хотела помочь тебе!
— Ты — беглая рабыня, — сказал Хассан. — Кроме того, в оазисе ты посмела назвать меня по имени.
— Прости меня, господин, — рыдала она. — Я так люблю тебя!
— Ты — беглая рабыня, — повторил он.
Алейна рыдала, не смея, однако, нарушить позицию танца рабыни.
— Прости меня, господин, — простонала она. — Я люблю тебя.
Возвращаясь к Хассану, она действительно рисковала своей жизнью. Она любила его. Но рабыня обязана беспрекословно исполнять все распоряжения своего хозяина. Она нарушила его волю дважды. Не думаю, что это далось ей легко. На Горе любовь отнюдь не означает каких-либо послаблений в отношении женщины и ничуть не облегчает ей жизнь. Напротив, ее зависимость от мужчины становится еще более полной, и она окончательно утрачивает достоинство и свободу.
— Господин, — рыдала Алейна.
Какой же все-таки лакомый кусочек рабской плоти эта Алейна, подумал я. А с другой стороны, какой еще она могла быть, если ею обладали мужчины Гора?
Человек на помосте лениво поднял палец. Музыканты приготовились к игре. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана.
— Что мне делать, господин? — На ее горле красовался золотой танцевальный ошейник, на запястьях позвякивали золотые цепочки, некоторые из них доставали до самых лодыжек. В Тахари есть много разновидностей танцевальных цепей. Алейну заковали в так называемый овал. Кисти рук и лодыжки были скованы тонкими золотыми цепочками, продетыми в кольцо на ошейнике: Таким образом, танцовщица всегда может левой рукой натянуть цепочки и связать сама себя. Вообще же длина рассчитана таким образом, чтобы не стеснять движений. Опытная танцовщица, умело пользуясь цепью, может создавать различные образы.
— Что мне делать, господин? — взмолилась Алейна. В этот момент она была прекрасна.
Все не отрываясь следили за невольницей. Помимо украшений, колокольчиков, цепи и ошейника, на ней было шесть желтых шелковых лент, три спереди и три сзади, длиной около четырех футов каждая. Ленты крепились к золотому кольцу на шее. Меня всегда восхищало клеймо Алейны. Глубокая, четкая, тонко исполненная работа.
— Господин! — закричала Алейна.
Палец человека на помосте должен был вот-вот опуститься.
— Танцуй, рабыня, — произнес Хассан.
Палец лениво упал, музыканты заиграли. Закованная в цепи Тахари Алейна начала танцевать. Она была самым прелестным пустяком и самой очаровательной ерундой на свете.
Пир затянулся надолго. Красавицы соляного убара доставили нам немало радости. Наконец он произнес:
— Уже поздно. Пора отдыхать. Завтра вам предстоит подняться до рассвета.
Алейну отпустили несколько часов назад.
— Отведите ее в караульное помещение, — распорядился Хранитель Дюн. — Пусть порадует стражу. — Девушку за волосы вытащили из комнаты.
— Вы прикрываете лица, как это делают в Чаре, — сказал я, — но мне кажется, что вы не оттуда родом.
— Нет, — ответил человек на помосте.
— Я не знал, что ты и есть соляной убар, — сказал я.
— Многие этого не знают, — пожал он плечами.
— Зачем ты и твои люди прикрываете лица? — спросил я.
— Так принято при дворе Хранителя Дюн, — ответил он. — Здесь озабочены не племенными традициями, а сохранностью соли. Все мои люди носят повязки, поэтому никто точно не знает, кто именно состоит на моей службе. К тому же человеку в повязке легче принимать волевые решения. Он действует не от себя, а от имени всего убарата.
— Ты с уважением говоришь о своей службе, — заметил я.
— Мало кто знает воинов соляного убара, — сказал он. — Лишенные лиц и имен, они вселяют в людей страх.
— В меня они страха не вселяют, — огрызнулся Хассан. — Развяжите руки и дайте ятаган, мы сможем кое-что проверить на практике.
— Может быть, я еще кого-нибудь знаю? — спросил я.
— Может быть, — пожал плечами соляной убар и, повернувшись к своим сотрапезникам, приказал:
— Снимите повязки.
Мужчины сдернули с лиц красные повязки.
— Хамид, — узнал я помощника Шакара, предводителя отряда аретаев.
Хамид сверлил меня полным ненависти взором. Рука его сжимала рукоять кинжала на поясе.
— Позволь прикончить его прямо сейчас, — попросил он.
— Давай, может, получится лучше, чем когда ты исподтишка ударил Сулейман-пашу, — сказал я.