Выбрать главу

– А Нонна?

– Рыдает, заламывает руки, повторяет все, что видела в кино, как обезьяна… Сначала хоронила его, как живого, вопила, что успела полюбить. Чего там любить? Комок слизи, и все. Я видел после операции. Теперь боится беременеть, но ребенка очень хочет. А еще наша кухарка дауненка родила. Ноннка решила – плохой знак, нормальных детей ей, мол, не увидеть, и теперь жизни мне нет.

Виталий морщился, словно рассказывал о чем-то мерзком, даже отставил в сторону бокал, будто боялся осквернить благородный коньяк. Догорал камин, тлели в нем черно-красные, с золотом, угли. Вечерело, свет в комнате из золотистого превратился в серый.

– Ну, может, мне повезет… – Леня прервал молчание.

– Зато я купил себе Змея, – откликнулся Виталий. – Повод убежать из дома.

– Он что, и в самом деле так хорош, как говорят?

– Лучше!

Леня завидовал Виталю: немного, самую малость. Змеи были ему недоступны, как и многое другое. Но зависть его не была черной, хотя и рождала порой мстительные мысли: а вдруг, думал Леня, у него родится нормальный ребенок?

Когда Леня регистрировал в мэрии брак, Виталий не пришел. Казалось, он брезговал актерским обществом, недорогим платьем невесты, скромными закусками и свадебным поездом, состоящим из двух взятых в прокат машин и микроавтобуса.

Алина скоро забеременела.

– Не вижу никаких патологий, – осторожно сказала врач. – И по анализам, и по УЗИ все в порядке… Но вы же знаете, что мы диагностируем далеко не все…

– То есть может родиться даун? – спросила Алина, вцепившись в руку мужа.

– Нет, не даун. Болезнь Дауна давно известна и поддается ранней диагностике. Но число отклонений в развитии нервной системы стало столь разнообразно, что мы только разводим руками. – И врач развела руками, иллюстрируя свои слова. Алина оторопело разглядывала страшные плакаты по стенам. На них был изображен красно-синий человеческий мозг в разрезе и лица больных детей: с тупыми, близко посаженными глазами; слюнявыми губами, оттопыренными и припухшими; с узенькими лбами.

– Не бойся, – шепнул ей Леня. – Я знаю, все будет хорошо. Я точно знаю.

Алина отвела глаза от плакатов, посмотрела на мужа и вдруг почему-то поверила ему. Может быть, потому, что очень хотела верить.

– Да, все будет хорошо, – шепнула она, и даже врач, уловив чутким ухом шепот, ободряюще улыбнулась.

Они вышли из клиники, взявшись за руки, как не ходили никогда в жизни, потому что познакомились уже взрослыми, а это выглядело слишком по-детски. С неба падал мягкий тихий снег, было безветренно и не слишком холодно, и деревья казались нарисованными на полотне города осторожными сизыми мазками. Машины бесшумно скользили над дорогой, люди шли по своим делам, из кафе пахло свежими булочками. Жизнь казалась им прекрасной в тот день, а потом начался кошмар.

Нервная система ребенка оказалась неразвитой. Он умер спустя полчаса после рождения, потому что не мог переваривать пищу и неправильно дышал.

Ребенка унесли сразу, как только он родился. Почуяв неладное, Алина стала биться и кричать, требуя к себе малыша, но мощная санитарка, склонившись над ней, прижала ее к кровати и сделала успокоительный укол. Плацента отошла плохо, Алину чистили, а спустя полгода оказалось, что она стала бесплодной.

– Вот и хорошо! Вот и хорошо! – твердила Алина в исступлении. – Не буду уродов рожать, так мне и надо! Так мне и надо!

Она истерила сначала, потом поутихла, стала задумчивой и мрачной, а потом Леня вытащил ее из петли. Она повесилась за секунду до того, как он пришел домой с работы. Попытка не была демонстративной: после смерти ребенка Алина жила только эмоциями, почти не думая, импульсивно принимая большие и маленькие решения, и он понял, что жена вполне могла бы накинуть веревку на крюк в любую другую минуту. Просто сложилось так, что он успел. А удачно сложилось или нет… Он боялся задавать себе этот вопрос.

После больницы Алина плакала, съежившись в объятиях мужа, и Леня почти любил ее снова: такую беззащитную и зависимую.

– Мне стало лучше. Честное словно, стало лучше в тот день. И я подумала: вот будет здорово, если я приготовлю ужин. И на работу – за ужином я хотела поговорить с тобой о том, чтобы снова выйти на работу. Играть в театре, на сцене. Пусть маленькие роли, пусть «кушать подано», но снова приходить в театр, подниматься по лестнице, гримироваться, снимать с плечиков отглаженные платья, проходить по темному коридору и стоять за кулисами, ожидая своего выхода… Я оделась и вышла в подъезд. Я спускалась, пересчитывая деньги в кошельке, мечтала купить вина и сыра, и кусочек мяса, чтобы поджарить на гриле. И тут вдруг из квартиры на втором этаже вышла женщина с ребенком на руках, и он кричал, был красным и кричал! А наш малыш только пискнул, когда родился, тихонечко, жалобно, мне даже не дали его подержать, я даже не смогла утешить его, поцеловать, чтобы ему не было так больно, обнять, чтобы он не боялся умереть, чтобы умер не один!