– Я пытался, боролся… Уходил в степь… пытался говорить с Ним… Он не слышит меня… В хранилище… перебирал реликвии… Нет, не помогает, не могу сосредоточиться, не могу думать… Опять болит голова…
Кунди прижал ко лбу желтоватый полуокатанный камень и умолк, как бы пытаясь одолеть собственное отчаяние. Старик всмотрелся и удивленно вскинул вверх кустистые брови:
– Зачем ты таскаешь с собой небесный камень?!
– Не знаю… Честно скажу: не знаю. Выходил из хранилища, задумался, а потом обнаружил, что держу его в руке. Все никак не соберусь отнести обратно. Как-то мне хорошо с ним, успокаивает, что ли…
– Отнеси, отнеси, – пробурчал Нхамби-то. – Ни к чему таскать по поселку реликвию. Пусть лежит, где лежала…
Думал же он о другом. Он наконец вспомнил, подобрал аналогию состоянию, в котором пребывает тот, кого все считают его учеником. Да, с Кунди изредка такое случалось, но всегда летом, когда долго стоит жаркая безветренная погода. Ошалевшие от тепла и света духи тьмы ищут укрытия, ищут в первую очередь в знакомых местах. Кунди не повезло – они избрали его таким укрытием. Для обычного человека это была бы просто болезнь, которую можно исцелить – он знает способы, но тот, кто стоит на Тропе, должен сам уметь договариваться с духами, иначе они не позволят властвовать над собой. Что ж, значит, с этим ничего не поделаешь. Только очень не хочется, чтобы Бизон и Семхон застали Кунди в таком состоянии. Впрочем, они, наверное, появятся еще не скоро – человеческой сущности Семхона крепко досталось.
Бoльшую часть времени года, которую можно было назвать осенью, Семен провалялся в своем вигваме. Иногда становилось довольно холодно, на улице шел дождь. Было несколько дней с почти ураганным ветром, которые поселок пережил в целом благополучно, поскольку со стороны степи его прикрывала скала.
Сам же Семен, к своему изумлению, сделался неким ритуальным объектом. В чем там суть, ему никто не объяснил, но оказалось, что чуть ли не все мужчины-лоурины должны разделить с ним трапезу. То есть великий и загадочный Семхон должен съесть кусочек добычи, а остальное они доедят сами, приобретя тем самым какие-то важные свойства, которыми он, Семхон, обладает. На практике это вылилось в то, что к его вигваму чуть ли не ежедневно приходили какие-то люди и всучали Ветке куски мяса, в котором и без этого недостатка не было. Сначала Семена вполне устраивало, что никто не добивается аудиенции с ним, но потом, разумеется, маленькая приятность обратилась в свою большую противоположность.
Первое время Семена очень угнетало, что молодая и красивая (по его понятиям) Ветка вынуждена выполнять «черный уход» за раненым. Ему было стыдно, он стеснялся… А что делать? У него оказалось несколько ран в самых неподходящих местах. По-хорошему, некоторые из них следовало сразу зашить, но время было упущено. Кроме того, Семен так и не смог придумать, как это сделать, чтобы с гарантией не занести инфекцию. В общем, пришлось лежать и ждать, когда само зарастет, – попытка выйти по нужде гарантировала несколько лишних дней отлежки. Когда же он счел возможным все-таки перейти на самообслуживание, выяснилось, что выходить из вигвама ему нельзя: он теперь не человек, а воплощение «родового зверя», и выносить наружу свою слабость не имеет права. Его и видеть-то такого никто не должен – старейшины долго объясняли ему это через стенку вигвама. Смешно, как говорится, да не до смеха… Пришлось использовать одну из керамических посудин в качестве ночного горшка. Семен с ужасом думал о том, как он будет заниматься сексом с Веткой после всего этого.
Правда, Сухая Ветка, похоже, была на этот счет совершенно иного мнения. Из замарашки-изгоя она превратилась в важную персону. Со своего места Семен по временам слышал, как она вначале робко, а потом все смелее покрикивает на других женщин, да и с чужими мужчинами, приносящими мясо, разговаривает совсем не робко. Что же касается… м-м-м… этого самого, то данный вопрос она решила сразу, как только он возник. Точнее – встал. Ведь Семен в свое время не поленился подробно «рассказать» ей о разных видах секса. В целом же у Семена складывалось устойчивое впечатление, что женщину вполне устраивает его лежачее положение. Она просто счастлива, что ее Семхон все время под рукой и никуда не девается. Целыми днями она пребывала в непрерывных хлопотах: утепляла вигвам, таскала дрова, возилась со шкурами. Постепенно под ее руками возник комплект зимней одежды и две пары обуви, похожей на сапоги, только со съемными голенищами, которые пришнуровывались к тапочкам внахлест в районе щиколоток. Штанов же, как оказалось, здесь не носили и в холода. По этому поводу у Семена возникли серьезные сомнения, и он имел неосторожность поделиться ими с Веткой. Та посмеялась, и… через пару дней Семен держал в руках некое подобие трусов или плавок из лисьего меха.
– Слушай, – изумленно пробормотал он, – а почему мехом внутрь? Он же… э-э-э… щекотаться будет!
– Вот и хорошо! – хихикнула Ветка. – Это я специально!
– Ну, знаешь ли… А если у меня от этого… гм… эрекция возникнет? Как же я с ней ходить буду?!
– А ты не ходи, – совершенно серьезно ответила женщина. – Лежи тут – мне так спокойнее, мне так больше нравится.
– Мало ли что тебе нравится, – вздохнул Семен. – Опять за эмансипацию взялась. Что за дела такие?! Каменный век же…
Вскоре на свет явились и штанины из оленьей шкуры, которые к этим трусам надо было привязывать. Искусство исполнения вызывало восхищение, но Семен совсем не был уверен, что в этом можно будет ходить. К тому же в голову лезли воспоминания и аналогии: всякие материальные новшества здесь если и приживаются, то с превеликим трудом – быт туземцев отлажен веками, нерационального или бессмысленного в нем почти нет. Раз ходят тут без штанов, значит, для этого существуют веские причины. Нужно понимать и приспосабливаться, а не переделывать под себя реальность.
Разрешение «на выход» он все-таки выпросил. Правда, покинуть жилище ему позволили лишь после того, как все взрослое население поселка отбудет в места обитания одного из родов, где предстоит ритуальная охота на носорога. По возвращении же будет собрана представительная комиссия, которая примет окончательное решение – можно ли Семхону в таком виде показываться на люди.
Оказавшись впервые после длительного перерыва на свежем воздухе, Семен сначала сильно усомнился в том, что решение комиссии будет положительным – его качало из сторону в сторону, и любимый боевой посох пришлось использовать по прямому назначению – для опоры.
Когда глаза привыкли к свету, а земля перестала пытаться занять наклонное положение, Семен осмотрел пустой лагерь и чуть не прослезился – ну прямо дом родной! Неужели было время, когда он жил в городе, ходил по асфальту, ездил на автобусе? Может быть, это ложная память? Глюк? Греза? Не было на самом деле ничего этого, а?
У него есть несколько дней, чтобы научиться передвигаться и делать вид, что у него все в порядке. Шершавая кожа рубахи неприятно щекочет свежие шрамы (как бы не рассадить), а голым ходить сейчас холодновато… Впрочем, все равно лежать уже нет никаких сил. «Куда податься для начала? А собственно, куда тут можно пойти, если пунктов всего три: река, степь и пещера. Интересно, Художник здесь или тоже ушел? Вот кто меня просветит и все объяснит! Впрочем, кто его знает, у них же тут не поймешь… Может, и разговаривать не захочет?»
На всякий случай Семен заглянул сначала в жилище воинов: вдруг Бизон не ушел вместе со всеми? Надежда не оправдалась – в длинном вигваме копошились одни женщины. «Хорошо ему, – позавидовал Семен. – Никто его взаперти сидеть не заставляет: как только смог встать на ноги, сразу стал считаться полностью дееспособным – хоть на охоту беги, хоть с хьюггами дерись».