- Да ну, фигня какая страшная, - Димка невольно поёжился. - Сам-то ты его видел? Или хоть говорил с теми, кто своими глазами видел?
- Нет, - неохотно признался Метис. - Да только те, кто своими глазами видел, говорят, до сих пор под себя ходят. Такие вот, брат, дела.
- Туда наши ребята пошли, - после слов Метиса Димке стало совсем нехорошо. - Серый и Андрюха с Антоном. Немцев за вымя пощупать. Ну, и Льяти с ними.
- Ну, так с Льяти им как раз не будет ничего, - усмехнулся Метис. - Он-то Ойкумену лучше всех знает, наверное. Сходят, вернутся... Новости какие принесут, опять же. Льяти-то как раз не дурак в опасные места лезть - потому и бегает по миру до сих пор. Удачливый он...
- И всё? - хмуро спросил Димка. Может, Метис был и прав, - но его правота мальчишке совершенно не нравилась.
- А ты чего хотел? - удивился Метис. - Чтобы мы все поднялись и поперлись на запад, Зло повергать?
- Ну да, что-то типа того, - признался Димка. - Вас же много! Четыре сотни почти - батальон собрать можно! А Хорунов, говорят, и четырех десятков не наберется.
- Только вот каждый из них трех наших стоит, - хмуро возразил Метис. - Они же не работают совсем, - только тренируются сражаться. Да ещё сотни две рабов, которые за них драться будут. Да ещё разное зверьё, которое они страсть как хорошо умеют на незваных гостей натравливать. Плавали, знаем... Тебе ещё копьем в кишки не засаживали? А мне вот, между прочим, прилетело...
- И что?
- А то. Три дня промучился - и помер. Очнулся далеко на западе, в лесу, прямо, в чем был. Месяц потом к своим шел, чуть снова с голоду не сдох - неопытный же был совсем. Лягушек, не поверишь, живьем жрал. Листья даже... Снова по своей воле на такое подписываться... ну нет уж.
- Трус ты, - зло сказал Димка. - Трусло. Там ребята в рабстве мучаются - наши, русские даже, - а ты...
- А я. А ты - просто дурак, - очень спокойно сказал Метис, поднимаясь. - Молодой, небитый... ну, почти. Наивный такой... Копье в кишки - это, знаешь, не самое страшное ещё. Это можно вынести. А вот когда...
- Что? - спросил Димка, не дождавшись продолжения. Разговор перестал ему нравиться совсем.
Метис молча смотрел на него, явно собираясь что-то сказать - но всё не решаясь.
- Я тебе покажу кое-что, - наконец, сказал он. - Тогда, надеюсь, сам поймешь.
Он быстро повернулся на пятке и вышел, с шелестом задвинув "дверь". Димка вздохнул. На самом-то деле Метис был старше его раза в три, и споря с ним он и впрямь чувствовал себя дураком. Только вот правее от этого он всё равно не казался...
Ждать ему пришлось недолго - с минуту, быть может. Потом Метис вернулся и молча протянул ему блокнот. Старый, потертый, из той, ещё до Ойкумены, жизни. Но дорогой. При первом же взгляде на него Димке вспомнились всякие аристократы, которые аж в Париже заказывали себе бумагу для одного какого-то конкретного письма. Ну и ещё, естественно, девчонки из самых выпендрежных, которые целый блокнот могли "оформить" разными нарисованными от руки виньетками - ну, чтобы, типа, только мой неповторимый стиль - "а я вот любые заметки пишу на таких вот высокоартистичных и сильнохудожественных листочках". Но это был явно фабричный блокнот, такие Димка видел в магазинах: формат вертикальной половины обычного машинописного листа, красивая глянцевая обложка, перфорация под отрыв листа, очень качественная белая блокнотная бумага, тонкая, но плотная, а внизу каждого листа, в правом уголке - какой-нибудь рисунок, либо голубой, либо светло-коричневый, либо бледно-зелёный: парусник, или олень, или изящный цветок. И все твои письма и заметки тут же приобретают эдакий оттенок яркой индивидуальности и тонкого художественного вкуса... Как говорил Димкин отец, вещь с понтом и претензией. Этот вот блокнот как раз был с кораблями. Синенькими, под цвет моря. И исписан четким, очень аккуратным почерком, при первом же взгляде на который в душе у мальчишки шевельнулась черная зависть: ему до такого было очень далеко. Он вздохнул, и вновь взглянул на первую страницу.
"22 мая 1989 года. Сегодня, в мой пятнадцатый день рождения, мама подарила мне этот блокнот. Я решил начать вести дневник..."
Димка поднял глаза и вопросительно посмотрел на Метиса. Ему мама внушила, что читать чужие дневники - мерзость и гадость, и сейчас он чувствовал себя очень неловко. Дурацки даже чувствовал.
- Ты в самом конце читай, - неохотно сказал Метис. Видно, неловко сейчас было и ему.
Димка молча открыл последнюю страницу. Почерк здесь был совсем другой - дерганый, рваный. Верно, не нужно было быть экспертом-графологом, чтобы понять - всё это писалось в очень раздерганных чувствах.
"289-й день второго года Попадания. Сегодня ночью пропало ещё трое пленных. Покончили с собой, потому что клетки нетронуты. Черт знает, как - повеситься там не на чем, а если бы перегрызли себе вены, - на земле осталась бы кровь. Сегодня ночью сам буду следить...".
"290-й день второго года Попадания. Я видел. И уже никогда не смогу забыть. Рыгхар зубами оторвал щепку от кола. Длинную, острую. И загнал себе в глаз, наверное, достав до мозга, - тело сразу же исчезло. Я не успел ему помешать. Он меня видел, но ему было уже всё равно. Его усмешка - это самое ужасное, что я видел в жизни. Да, Хоруны - звери, но мужества у них не отнять. Как же мне тошно...".
В самом конце листа была ещё запись, без даты, - наверное, сделанная в тот же день.
"Осталось одиннадцать пленных. Сегодня же приказал всех отпустить. Пусть они вновь займутся старым, - но не творят с собой... такое. К черту, к черту, к черту эту войну, есть вещи, которые я просто не могу делать. Прости, дорогой дневник, что мы расстаемся на такой ноте, - но это, в самом деле, всё".
- Понял, наконец? - спросил Метис, забрав у него блокнот.
- Понял, - буркнул Димка. Сейчас ему тоже было тошно, как никогда в жизни, - и сотрясение мозга не имело к этому уже никакого отношения...
* * *
- Я бы сейчас даже пирог с картошкой съел, - с тоской сказал Борька, глядя вниз. - А дома-то нос воротил, во дурак был, да? Да что там пирог! Я бы сейчас теста поел, просто сырого. Сил уже нет нюхать...
- Да! - согласился Димка. Сырое тесто, особенно песочное, для тёртого пирога, в детстве было невероятно вкусным. Куда вкуснее, чем готовый пирог. - Но начинка всё равно вкуснее.
- Да, да! - подтвердил Борька. - Тертые с сахаром яблоки для начинки я в детстве только так ел, гоголь-моголь взбитый для безе - тоже. А уж вишня с сахаром - вообще праздник души. В общем, все взрослые - это дикие, дикие люди: портят столько замечательных вкусных вещей, которые гораздо приятнее слопать сразу и в сыром виде.
- Только не рыбу, - вздохнул Димка, тоже с тоской глядя вниз. Словно назло, кухня Волков помещалась едва ли не под окном его "палаты". Ну, не кухня, конечно, а просто очаг - длинная, метров в пять, мелкая яма, обложенная плоскими камнями, между которых жарко пылали угли. Яму перекрывало несколько каменных плит, на которых пеклась к ужину рыба, распространяя одуряющий аромат. Вокруг ямы кружком сидели девчонки, то и дело отгоняя мальчишек, пытавшихся подобраться поближе. Димка очень хорошо их понимал...
- Эй, не помешал? - дверь в "палату" Борька оставил открытой, так что Метис зашел просто так, без привычного уже покашливания. - Нате, а то помрете тут совсем, - в каждой руке он держал по здоровенному куску копченой рыбы, которые и вручил обалдевшим мальчишкам.
- Да нет, что ты! Заходи, - Димка лишь махнул рукой и тут же вцепился в кусок. Рыба была обалденная, да и закоптили её с явным знанием дела, так что в ближайшие несколько минут он был очень занят. Метис никуда не ушел, сел тут же, насмешливо посматривая на ребят, - но сейчас это Димку не злило. - А вредно не будет? - несколько запоздало спросил он, бросив хребет рыбы в горшок.