Вода оказалась неожиданно холодная — река текла с гор, так быстро, что не успевала нагреться. Цвет её был ржаво-рыжий, словно у мутного чая, какой часто бывает у лесных и болотных речушек. Впереди в неё вливалась струя ещё более темного, густого цвета — Путь-ручей, как назвал его Льяти. Самого ручья Антон пока не видел — лишь рассекающий берег неглубокий овраг, перекрытый сверху густым зеленым сводом. Он до странности походил на круглое жерло туннеля, и мальчишка невольно поёжился, — мрак в нем казался совершенно непроглядным.
Дно у реки оказалось каменистое, и идти было относительно легко, — быстрое течение всё-таки мешало, — но вдруг Антон замер. Точно на середине реки висело нечто вроде завесы из дрожащего воздуха — невидимой, но ощутимой. Мальчишка даже повел рукой, ощутив очень слабое, но всё же явственное сопротивление. И воздух за завесой был… другой. Пахнущий цветами, смолой, тленом. Воздух леса.
— Что это? — удивленно спросил он.
— Что? — Льяти удивленно взглянул на него. — А. Граница.
— Граница чего? — спросил Антон, миновав завесу и быстро направляясь к берегу — холодная вода не располагала к дискуссиям.
— Ойкумены, конечно, — пояснил Льяти, не менее бодро следуя за ним. — Ну, не самой Ойкумены, конечно, а её мирной части. Тут и звери всякие бывают, и люди, и вообще…
— То есть, там, — Сергей показал назад, на степь, — просто песочница, а тут…
Льяти быстро повернулся к нему с неожиданно серьезным видом.
— Тут дикий мир, в котором всё возможно и всё бывает. Буквально всё.
К радости мальчишек, сумрак в «туннеле» ручья лишь казался непроницаемым, — когда они выбрались на берег и углубились в него, то быстро обнаружили, что тут, в общем, довольно светло, — свет пробивался сюда даже сквозь многослойную толщу листвы. Она, свисая над руслом, закрывала дорогу, так что видно было лишь на несколько метров вперед. Само русло мало напоминало ручей — скорее, заросшую ряской бочажину. В ржавой воде плавали клочья белой плесени и большие розетки из глянцевых, словно бы пластмассовых листьев. Идти по этой воде было неприятно, она оказалась холодная, а мокрые штаны противно облепляли ноги. Хорошо ещё, что дно было относительно твердое, и кеды в нем почти не вязли. Голоногий Льяти, правда, чувствовал себя в этой воде как рыба — он шлепал по ней вполне бодро, то и дело оглядываясь и насмешливо посматривая на землян — ему, конечно, не привыкать было к здешним лесам. Антону же казалось, что он сейчас в какой-то заброшенной оранжерее — среди виденных им листьев не было, казалось, даже двух одинаковых. Узкие беловато-зеленые, темные глянцево-зеркальные треугольные, большие, как лопухи, с красной каймой, на упругих, как проволока, темно-красных черешках, потусторонне-фиолетовые с белыми прожилками, словно пропитанные чернилами — разнообразие казалось бесконечным. Над руслом то и дело нависали тонкие чешуйчатые стволы, из которых, вместо листьев, росли длинные, упругие, похожие на шланги отростки — они казались теплыми и касаться их было необъяснимо противно. К тому же, там и сям путь им преграждала густая паутина, на которой росли какие-то крохотные зеленые звездочки, — она мерзко липла к рукам и покрывала их, как плесень. Воздух тут был густо пахнущий гнилью, сырой и тяжелый.
— Далеко ещё? — спросил Антон, пытаясь отряхнуть с рук липкую паутину с какими-то мертвыми жуками и другой гадостью.
— До Хоргов? День ещё, — весело сообщил Льяти. К нему вся эта гадость, казалось, совершенно не липла.
— А по воде обязательно идти? — спросил Андрей.
Льяти улыбнулся.
— Нет. Но наверху ещё хуже, там бурелом. Да ты не бойся, как только вглубь зайдем, идти легче станет.
В самом деле, вскоре они оказались в сумрачной глубине леса. Ряска пропала, берега речки раздались, и по ним вполне можно было идти… только вот в сплошной массе палых листьев ноги вязли, как в болоте, к тому же, её покрывал белесый, похожий на плесень лишайник. Выше росли толстые, черные, корявые деревья, давным-давно засохшие — кое-где, рухнув, они перекрывали речку на манер арок. Антону казалось, что они в какой-то сказочной чащобе, и что сейчас уже наступает вечер, — свет едва пробивался сквозь сплошную массу листьев, под которой, к тому же, висел лениво клубившийся туман. Проникавшие сверху редкие солнечные лучи расплывались в нем беззвучно переливавшимися облачками какого-то колдовского свечения. Картина была смутная и странная, как во сне.