Димке страшно хотелось послать её нафиг и нажраться рыбы просто в знак протеста, — но какое там «нажраться», когда даже на горшок в его состоянии сходить — уже подвиг, вот стыдоба-то… Да и девчонки от него не отходили, буквально круглые сутки. Особенно, конечно, Машка — она, можно сказать, поселилась в больнице, поправляла подушки, меняла повязки на раненом боку, — и, дай ей Димка волю, кормила бы кашей с ложечки. В другой обстановке он бы пах и цвел, прося тоном умирающего лебедя и того, и другого, и десятого — но сейчас ему было по-настоящему плохо, и даже внимание девчонки раздражало. Пару раз Димка даже наорал на неё. Машка, конечно, надулась и обиделась, — но ухаживать за ним не перестала, и теперь мальчишку терзал стыд. Уж Машка-то такого ничем не заслужила, — но и извиниться он тоже почему-то не мог, и оттого мучился ещё больше. Да и раненый бок не давал забыть о себе. Стрела лишь скользнула по ребрам, разорвав кожу, — но потом Крых приложился к ране пылающей головней, да и грубо наложенный шов тоже не пошел ей на пользу. То есть, наверное, пошел, но болело всё равно сильно. Не так противно и нудно, как болела голова, но всё равно… Машка регулярно перебинтовывала рану, накладывая какую-то мазь, — но боль вскоре возвращалась, и поделать с этим ничего было нельзя, — только терпеть. Хорошо ещё, что никакого воспаления и заражения крови не случилось — то ли помогла мазь, то ли его крепкий молодой организм оказался не по зубам здешней заразе, да и прививки от столбняка ему в детстве всё же делали…
Димка вздохнул, и всё же сел, осматриваясь. Разместили его почти по-царски — в отдельной, пусть и небольшой палате со стенами из циновок, сплетенных из длинных, похожих на ремни, листьев «острого дерева», в изобилии растущего на острове Волков. Причем, циновки не просто свисали с потолка, а были растянуты на крепких веревках, так что пройти сквозь них без ножа не получилось бы. Такие же циновки играли тут роль сразу и окон, и штор — их растягивали во время частых здесь грозовых бурь, защищая Столицу от ливня и града. Они же покрывали и бревенчатые, засыпанные золой полы, делая комнату похожей на громадный кузов для грибов, какой был у Димки дома.
Подумав о доме, мальчишка вновь вздохнул. Домой ему очень хотелось, чего уж там, — но сейчас он, увы, ничего не мог для этого сделать, отчего ощущал себя едва ли не предателем. Борьке и Юрке было не легче, — хотя Борька лежал в соседней «палате» с разбитой головой, а Юрка шкандыбал на самодельных костылях, словно настоящий инвалид войны, — пробитая стрелой нога заживала небыстро. На самом-то деле шел всего третий день с того памятного боя, — но по земному счету это было уже добрых дней пять, почти неделя. Нет, лучше Димке становилось, — но слишком уж неспешно. Похоже, что он проваляется тут ещё добрых недели две, как свинья, в то время как другие ребята…
Нет, думать об этом совершенно не годилось, — сделать-то он ничего не мог, даже при желании, а постоянно травить себя мыслями, как они и что с ними, явно не стоило. Так и в самом деле превратишься… ну, не в дурака, но в записного неврастеника — точно.
Ещё раз вздохнув, мальчишка сполз с тюфяка и подобрался к ограждавшим платформу крепким перилам. Внизу было весело и шумно, — Волки ткали новый парус для «Смелого». Ткацкий станок для этого им потребовался бы больше органа, так что поступили они проще, — от выступавших из верхней платформы Столицы балок до земли была натянута хитроумная сеть из веревок, по которой, словно пауки, ползали ткачи. Роль челнока играло цельное бревно — пусть выдолбленное изнутри и снабженное плетеными ручками, но работа всё равно получалась нелегкой. Ещё несколько мальчишек ползали вдоль полотна по веревочным лестницам, с помощью каких-то штуковин уплотняя сотканный материал, или стояли на земле у ворота, тоже сделанного из цельного бревна, на которое то полотно наматывалось. Чтобы как-то разнообразить скучное мероприятие, ребята пели.