- Что ж, история - сосуд мутный. Может быть, золотой венец падёт и на твою главу. Изволишь, - проси совета. Скажу, чем умудрил Бог.
По дорожке, крытой палыми листьями, к ним крупно шагал Борис Галицкий.
- Хорошая весть! - ещё издали крикнул он. - Только что по Смоленской дороге прибыл гонец: княжич Василий Дмитрич едет домой! Он уже между Вязьмою и Можайском.
Юрий с Морозовым быстро пошли встречь благому вестнику.
Златоверхий терем кипел внезапными большими приготовлениями. Женская половина звонкими голосами постельниц, мамок и сенных девок напоминала птичник. С некоторых пор у Юрия не один, а два младших братца: пятилетний Андрей и двухлетний Пётр, с коим ныне возится переимчивая мамка Домникея. Её-то тепла и недоставало в этот час Юрьевой смятенной душе. Первой на его позов выбежала постельница, рябая Анютка. О Домникее поведала:
- Нету. Как где возникнет, скажу, что звал.
В своей комнате княжич устроился не на ложе, на жёсткой лавке. Впал в тяжкие размышления: закогтил и не отпускает нечистый, лезет с грешными мыслями, столь грешными, что и духовнику не откроешь. Откуда напасть такая? Что за судьба предначертана? Поневоле пришло на ум случайное воспоминание, кажется, тётки Анны о том, что в лето его рождения совсем не шло дождя, скот и люди умирали от жары и засухи на Руси и в Орде. Тогда, как и нынче, плохое знамение было на солнце.
Юрий терзался изъянами внутренней своей сути. Внезапно пришла облегчающе простоя мысль: не родовые ли это пятна? Недавно Морозов между прочим сказал, что своенравие нашей природы отражается в русском характере.
Мы любим дразнить счастье, играть в удачу, выглядим лучше на людях, нежели сами с собой. А, возможно, это лишь кажется при растерянном разуме?
Окно потемнело, как давеча при затмении. В дверь заскреблись.
- Войди, кто там, - откликнулся Юрий.
Вошла Домникея с подсвечником, поставила на стол. Не дала книжку читать, сама стала на колени у его изголовья.
- Изголодалась по тебе, свет мой! Без счету дён не видела своего дитяти.
- Уж не дитяти, - возразил он. - Скорей глупого недоросля.
Сокровенный женский взор встретился со смутившимся взглядом княжича.
- Ты для меня дороже родного сына, - жарко промолвила Домникея. - Всегда красивый, всегда умный и не по возрасту взрослый.
Он порывисто обнял её.
- И ты мне - человек ближе всех. Выслушай, Домникеюшка, исповедь, утоли сердечную боль. Отри слёзы, как в детстве, с души моей.
Запинаясь, выложил свои мысли, все до единой, до самой скверной.
Бывшая мамка погладила его кудри, потом крепко поцеловала в лоб.
- Вот я и выбрала из тебя тягость до последней капли. Веруй: дурного не мыслил, не желал никому никакого зла, а если что пришло в голову против воли, - это дело людское. У иных и не то бывает.
- У Ягайлы, бывшего Якова, - вспомнил Юрий, - а теперь Владислава[16].
- Не ведаю сих имён. Бог с ними! - Домникея перекрестила княжича. - Накрепко запомни: пылкий возбуждает раздор, терпеливый утишает распрю. Читай чаще Святое Писание. Будь кроток и до зела смирён. Не зря апостол Павел внушает: «Человек Божий... преуспевай в терпении». Вот и терпи, мой ангел. От терпения - опытность, от опытности - надежда. Помни слова евангелиста Луки: «Терпением вашим спасёте души».
- Что терпеть? - спросил Юрий, хотя прекрасно знал, что.
- Всё терпи, - зашептала на ухо бывшая мамка. - И мой слабый разум, и мои опостылевшие ласкания...
- Хитрая Домникейка! - прижался он к пахнущей полевыми цветами щеке. - Выжимаешь из меня лестные слова! Откуда от тебя сегодня особенная душистость?
- От мыленки, - призналась она. - Купец-сурожанин пахучую водицу привёз. Нюхнёшь, - и будто сахар вкусила.
Они проболтали до самой той крайности, когда свечке осталось догореть ровно столько, чтоб Домникее дойти до своей спальни. Княжич, как маленький, был уложен в постель с помощью нежно любимой мамки.
Спал без снов. Назавтра пробудился другим: сердце билось легко, разум ладил с душой, вчерашнюю тяжесть с груди как рукой сняло. Каждый бы день ощущать себя столь свободным от всякой дури!
А день выдался суматошный. На господском верху челядь бегала с бесконечными поручениями. Из кухни в подклете шёл вкусный дух: быть нынче знатному пиру! С утра Юрий спокойно позанимался с Морозовым, к полудню поспешил приготовиться к встрече с братом. Великокняжеский поезд выехал из Кремля ещё засветло, однако у городской заставы ожидающих застигла ранняя тьма. Резкий холодный ветер подул с запада, откуда должны были появиться долгожданные вестники. Сперва Юрий увидел приближающиеся горящие факелы в руках Васильевой охраны. Потом в общем шуме и обычной в таких случаях сутолоке вслед за родителями обнял прибывшего. Лицо его в факельном свете показалось незнакомым, а запах так и вовсе чужим.
- Я-то здоров, ты здоров ли? - отвечал на приветствие старший брат голосом, непривычно взрослым, огрубевшим после трёхлетней разлуки.
С ним были все три боярина, посланные отцом, и два грузных литовских князя, оба Ольгердовичи, с православными именами: один Дмитрий, другой Андрей.
Юрий хорошенько рассмотрел брата за пиршественным столом. Да, возмужал Василий, стал чуть-чуть походить на татуньку. Родители не могли наглядеться на сына. Младший же брат, забыв о еде, увлёкся рассказом одного из Ольгердовичей, кажется, Андрея: он путал обоих. Этот Андрей ещё по дороге в Кремль говорил без умолку, возмущался неудобствами Смоленской дороги: все леса да леса, в лесах разбойники, а под копытами пни недавно срубленных деревьев. Неухоженная, постоянно меняющаяся дорога! Болота и топи тянутся порой по нескольку вёрст и не всегда перекрыты мостами и гатями, хотя Андрей и насчитал пятьсот три моста. При обилии снега да при хороших морозах хватило бы трёх суток, чтоб одолеть полтысячи вёрст, теперь же пришлось потратить... Сколько, Юрий не запомнил.
За столом литвин говорил о сатаниноподобном слуге, вставшем между Кейстутом и Ягайлой. Последний не походил на отца и деда: был ленив, обожал удовольствия, боялся трудных решений, искал советов. Таким советчиком стал для него отцов парубок, крепостной холоп. Звали - Войдыллом. Великий князь взял его к себе стлать постель, подавать питье. Дал в кормление город Лиду. А вскоре Войдылло получил руку сестры Ягайловой. Вот это старому дяде Кейстуту очень не поглянулось: княжну-племянницу выдали за холопа! Не пожалел он попрёков ни вдовствующей великой княгине Ульяне, ни самому Ягайле, ни даже новобрачной. Войдылла это взбесило. Вскоре немецкий рыцарь, командир Остерродский, кум Кейстута, Куно Либштейн прислал донесение: «Ты ничего не знаешь, а Ягайло частенько посылает Войдылла к нам договариваться, дабы отняли твои волости». Кейстут призвал в помощь сына Витовта. Тот жил с Ягайлою душа в душу и ничему не верил. Однако пришлось поверить, когда немцы пришли брать Полоцк.
- Твой бывший удел, - напомнил Ольгердовичу Василий.
Изгнанник кивнул и продолжал повесть. Кейстут немцев прогнал, врасплох взял Вильно, пленил Ягайлу, нашёл у него договорные грамоты с рыцарями. Витовт убедился, что двоюродный брат не так честен, как казалось до сей поры. Ягайло предложил дать присягу, что уступает великое княжение Кейстуту и никогда не выйдет из его воли. Тогда захватчик великокняжеского стола был отпущен, а коварный его слуга повешен.
- И по заслугам! - одобрительно кивнул Дмитрий Иванович.
- Так-то оно так, - раздумчиво протянул Ольгердович, - да ведь посмотреть как?
Василий кратко завершил за него сумрачную историю. Недолго длилось торжество Кейстута на престоле Ольгердовом. Ягайло отдыхал в Витебске. Трудно было сговорить баловня на отважное предприятие против дяди. За это взялись сестра-вдова, потерявшая своего Войдылла, и мать Ульяна, недовольная, что великое княжение перешло от её сына к деверю.
- Дядя к своей беде завёл со мной драчку, - вставил слово Дмитрий Ольгердович.
- Ягайло этим воспользовался, - досказал Василий, - призвал в союзники немцев. Битва должна была разразиться под Троками. Однако ленивый предпочёл хитрость.
16
Литовский великий князь Ягайло Ольгердович, приняв христианство, взял имя Яков. Став польским королём, он перешёл в католичество под именем Владислав.