Юрий по поведению Сиферта понял: заразна его болезнь! Боялся без крайней нужды коснуться своей лекарки, лишь благодарно взирал на её красивый, одушевлённый заботой лик.
А в болезненно-сладких снах ощущал целительность материнских уст на своих ланитах, успокаивающие боль ласки женских рук, облегчающий дыхание нежный запах. Спал или бодрствовал, покой поддерживало одно ощущение: она рядом!
Какой-то очередной ночью обнаружил: он в спальне один. Не дремлет в глубоком кресле его сиделка. Ждал, не дождался, снова ушёл в беспокойный сон.
Утром явился нежданный гость, учитель, боярин Семён Морозов. Потряс хохолком, пощипал светлую бородку.
- Как живём-можем?
Княжич живо откликнулся:
- Всё вижу и ощущаю ясно. Очень хочу есть.
Пришедший положил длань на его чело:
- Жару нет.
Юрий перво-наперво спросил: где его Домникея? Услышал плохой ответ: тяжело больна. Как ужаленный, привскочил в постели:
- Я тому виной!
- Ты, - сел у его изголовья Морозов. - Иначе не могло статься. - Откровенно поведал: - Как сказал немец Сиферт, недуг твой опасен для окружающих. Охотников по уходу не находилось. Домникея вызвалась сама и вот - на тебе! Вместе, бывало, над тобой хлопотали. Я - хоть бы что, а она... Ляг, скрой слёзы. Ты уж не мальчик, а князь!
С тех пор дни за днями проходили вдвоём с Морозовым: единственным собеседником и слугой. Выздоравливающий Юрий мог ещё передать другим свой недуг. Он ежедень расспрашивал Семёна Фёдоровича о Домникее. Ответ был один: больна. И беседа намеренно уводилась на иные предметы.
- Хан Тохтамыш сам убил свою ханшу Товлумбеку, - развлекал больного Морозов.
- Проклятый Тохтамыш! - вспомнил Юрий бегство с матерью из Москвы.
- Воистину царь без царя в голове, - поддержал учитель. - Этот взбесившийся великан сражается теперь с другим великаном. Оттого и не наказал нас за бегство твоего брата Василия.
- Руки коротки? - спросил Юрий.
- Руки слишком длинны, - поправил боярин Семён. - После неудачной схватки с азиатцем Тимуром двухлетней давности[17]... Помнишь?
- Татунька что-то такое молвил, - напряг память княжич.
- Так вот теперь властелин кыпчаков собрал огромное войско, куда включил черкесов, аланов, булгар и русских. Пришлось нашему великому князю отдать недругу часть своей силы и наследника сына.
- Как? - приподнялся Юрий. - Василия сызнова нет на Москве?
Морозов мрачно кивнул.
- Пока ты болел, старший брат твой вместе с Борисом Нижегородским отправились во главе наших войск к далёкой азиатской реке Сырдарье. Там должен произойти решающий бой двух гигантов.
- А я об этом даже не ведаю, - обиделся княжич.
Морозов постарался развеять обиду:
- Пытался тебе сообщить, Только всуе. Ты не понимал ничего. Да не это суть важно, - перешёл он к собственным мыслям, видимо, давно не дающим ему покоя.
Боярин заговорил о том, что великий народ обладает способностью подниматься после падения. Пусть он унижен, но пробьёт час, встрепенутся неистощимые силы и народ встанет на ноги с прежней гордостью.
- Мы до сих пор не встали, - перебил Юрий.
Морозов помог представить, словно воочию, как русские люди, оказавшись под страшным игом, сходили в могилу, безнадёжно оглядываясь: не проглянет ли где хоть луч их освобождения. Потом дети усопших в неволе наблюдали с великой горечью, как князья их холопствовали перед поработителями, предавая друг друга ради призрачной власти.
- Более повезло внукам, сверстникам деда твоего Ивана Калиты, - сказал Семён Фёдорович. - В то время страдали только окраины. Московский же князь сумел установить тишину в своих небольших владениях. К нему потянулись менее удачливые князья с собственными боярами. В Москве обосновался митрополит[18]. После ста лет рабства занялась заря вожделенной свободы, о коей мечтали предки. Выросло поколение, привыкшее жить без страха перед Ордой. Оно и вкусило победу в Донском побоище.
- Победители снова под побеждёнными! - скривил уста княжич.
Он представлял, как переживает отец вторую разлуку со старшим сыном. Если ордынский плен оставлял надежду на благополучный исход, то очень трудно надеяться» что великая битва оставит В живых Василия. Невольно припомнились воинские уроки Осея: у младшего брата они шли успешнее, чем у старшего. Не пришлось бы по выздоровлении сызнова уединиться в родителевой комнатке для тайных бесед.
Морозов тем временем развивал мысль о терпимом иге: да, мы унизились, потеряли гордость, научились хитрости рабства, корыстолюбию, бесчувственности к обидам, к стыду. Сила у нас стала правом, татьба - язвой собственности. Теперь, слава Богу, тьма миновала, закон воспрянул от сна. Зато пришла неизбежность строгости, неведомой предкам.
- Мономах говорил: «Не убивайте виновного», - напомнил боярин. - Отец же твой ввёл публичную смертную казнь[19]. Пращуры знали побои лишь в драке, теперь же по приговору бьют палками и секут кнутом.
- Мы стали походить на татар? - спросил Юрий.
Семён Фёдорович покачал головой:
- Думаю, нет. Не они научили нас стеснять жён, держать друг друга в холопстве, торговать пленными, давать посулы в судах. Всё это было прежде. И слов татарских у нас не более, чем хазарских, печенежских и половецких. Что оседлый народ христианский мог перенять от кочующего языческого? Единственно - ужесточение нравов. Однако же оно временное, зависящее от жизни. Исчезнет лихое иго, и пятна его сойдут.
Часами длились беседы. Время шло незаметно, выздоровление быстро. Однажды княжич сказал боярину:
- Ты, Семён Фёдорыч, как Домникея, самый близкий мне человек. Ближе родных. И, конечно же, ближе дядьки Бориса Галицкого. Тот испугался потерять свою жизнь более, чем мою: не явился ни разу.
Морозов крепко сжал руку своего подопечного:
- Вот за это не кори. Страх за жизнь людям свыше дан, одним больше, а другим меньше. Мы не властны над дарованными нам чувствами. Вспомни Переяславль! Там Борис был храбр. Здесь всё, видно, аукнулось старое: в детстве, за девять лет до того, как ты явился на свет, он пережил тот же свирепый мор, что и твой родитель.
Юрию показалось ко времени спросить в сотый раз о своей бывшей мамке. Боярин опустил голову.
- О Домникее больше не спрашивай! Не могу!
Такой ответ взорвал княжича, не помня себя, он осыпал любимца укорами. В конце концов тот ушёл. Юрий же истерзался раскаянием. С тех пор прикусывал язык, когда мысль возникала о Домникее.
Ангелом с небес явилась перед ним матунькина девка Анютка. Первый новый человек! Распахнула окно, впустила освежающую теплоту лета. Громогласно поздравила:
- С выздоровленьицем!
Княжич, выразив благодарность, как бы между прочим спросил:
- Почему не Домникея, а ты?
Челядинка словно водой окатила:
- А её нету.
- Юрий опешил:
-Как... нету?
Анюткин лик построжал в испуге. Руки затеребили передник.
- Домникеица заразилась от твоей милости, господин. Поболела и померла. Забудь о ней.
Этакая скороговорка! И - дверь захлопнулась.
Выздоровление сменилось худшим состоянием, чем болезнь. Когда наконец навестила матунька, не смог встретить с подобающей радостью. Едва улыбаясь, поднялся с лавки, припал к дорогой руке. Знал: великая княгиня едва оправилась после рождения новой сестрицы, которую окрестили Анной. От Морозова слышал: роды были тяжёлые.
Сейчас мать выглядела, как прежде, величественно-красивой.
Увлечённо стала поведывать о своей мечте заложить каменную церковь Вознесения вместо деревянной в основанном ею монастыре недалеко от Фроловских ворот. Завтра же обязательно посетит обитель, посоветуется с монахинями.
- Чтой-то ты, Георгий, будто меня не слушаешь? - вдруг заметила Евдокия Дмитриевна.
17
Два региона, Хорезм в Центральной Азии и Азербайджан в Закавказье, оспаривались Золотой Ордой и империей Тамерлана. В 1386 г. в Дагестане состоялась битва между двумя гигантами. Хотя исход её был неясен, Тохтамыш решил отступить.
18
В 1325 г., в правление великого князя Ивана Даниловича Калиты, святой митрополит Пётр перенёс первосвятительскую кафедру из Владимира в Москву.
19
В 1375 г. в Москве, на Кучковом поле, по указу великого князя Дмитрия Ивановича состоялась первая публичная смертная казнь. Был обезглавлен за измену сын последнего московского тысяцкого Иван Вельяминов.