- Переживаю смерть бывшей мамушки, - откровенно признался сын.
Великая княгиня напряглась, сжала губы, как бы не давая вырваться первым навернувшимся словам. Сказала успокоительно:
- Не скорби. Недостойно скорби, если грешником принят образ ангельский.
Юрий понял: надобно обуздать печаль. Ведь душа Домникеина сменила низменную земную юдоль на горнюю, райскую. Одно только не утерпел возразить:
- Она здесь была не грешница.
Мать, не ответив, свела речь на иное. Сообщила, что вчера прилетел вестник с востока. В дальней жаркой азиатской земле ничем завершилась битва Тохтамыша с Тимуром. Бывший разоритель Москвы вынужден был отступить в степи, к северу, дабы привести войско в порядок.
- Дядю моего, Бориса Нижегородского, и дорогого нашего Васеньку он, - хвала Богу! - отпустил домой. Оба уже в пути! - радовалась великая княгиня.
И Юрий порадовался от души вместе с ней.
Дни потекли в ожидании старшего брата. Осей должен прибыть вместе с ним. Вновь придёт время занятий боевыми искусствами. Пока же продолжались поучительные беседы с Морозовым. Юрий прочитал повесть «Александрия» о подвигах древнего македонского царя, заимствованную из текста болгарского. Познакомился с восточными притчами о царе-льве, боярине его быке и придворных шакалах. Одолел книгу «Соломон и Китоврас» о вынужденном участии мифического демона-зверя в построении Соломонова храма.
Посещал княжича и Симоновский игумен Феодор с божественными книгами. Однажды, когда великокняжеский духовник выказал похвалу великой княгине за строительство обители Вознесения, Юрий дал пылкое обещание:
- Вот войду в лета, построю и я, как матунька, монастырь. Только не женский, а мужской.
Состояние выздоровевшего было приподнятое, лёгкое, как у парящей птицы. Вот он уже трапезничает со всеми в Столовой палате, перемолвливается словами с отцом, получает приглашение от дядюшки Владимира Храброго посетить Серпухов. Жизнь вошла в обычную колею.
Ясным солнечным днём, в послеполуденный час, Юрий впервые вышел из терема, спустился на огород, застал у качелей сестрицу Марью с сенными девушками.
- А, братец? - спрыгнула она наземь. - Как живёшь-здравствуешь?
Юрий улыбнулся широко, во весь лик:
- Слава-те, Господи!
Сестрица похвасталась:
- А я намедни ездила с матунькой в монастырь Вознесения. Знаешь, кого там видела?
И умолкла таинственно.
Юрию оставалось спросить:
- Кого?
Сестрица тихо шепнула на ухо:
- Твою бывшую мамушку Домникею. Постриженную.
8
После утренней трапезы, когда все встали из-за стола, Юрий подошёл к отцу. Лик великого князя показался сумрачнее обычного, но сын не придал этому значения, ибо последнее время из-за частых недомоганий Дмитрий Иванович редко пребывал в добром расположении духа. Княжич предвидел всего-то и разговору, - сообщить о своей поездке в Серпухов. Давно князь Владимир и княгиня Елена звали его к себе. Сейчас крыша лета, самое время для гостин. Осталось уведомить родителя, как обычно: «Я еду». И услышать доброжелательное: «Поезжай, сынок». Однако этого не случилось. Татунька стал хмур, хуже некуда, и промолвил строго:
- Не едешь!
- Как так, не еду? - не понял сын.
Отец круто повернулся и пошёл из палаты.
Они были не одни. У великого князя трапезовали воевода Боброк со своей женой тёткой Анной, дядья с материнской стороны Василий Нижегородский и Семён Суздальский, окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов, брат последнего тысяцкого, явившийся в златоверхий терем ни свет ни заря.
В груди второго по старшинству великокняжеского сына заклокотала обида. Прежде, когда не стало надежд на возвращение старшего брата из Литвы, родитель был с ним в любви и совете, теперь же, когда Василий возвращается по-здорову с азиатской войны, можно с младшим сыном не объясняться: «Не поедешь, и всё тут».
В теремном переходе матунька взяла под руку:
- Успокойся, Георгий. Государь-батюшка серчает не на тебя, а на двоюродного брата Владимира.
- Ой ли? - не поверил Юрий. - Татунька с дядей всегда были - один человек.
Евдокия Дмитриевна тяжело вздохнула:
- И один человек раздваивается! У кого-то из старых бояр Владимира сорвалось с языка, что великокняжеский стол должен наследовать не твой брат Василий, а ваш стрый, князь Серпуховской[20]. Иначе будет не по отчине, не по дедине. Татуньке стали известны сии слова. Он велел болтуна с единомышленниками взять под стражу, заточить, разослать по разным городам.
- Чужих бояр? - от неожиданности остановился Юрий. - И почему «болтуна»? - не мог он взять в толк. - Ведь в харатейном списке твоего батюшки, а моего деда, ясно сказано об отчинности и дединности: в наследовании великокняжеского стола брат имел преимущество перед сыном...
- Ш-ш! - прервала великая княгиня.
В свете высоких окон Юрий ясно увидел гнев на материнском лице.
- Плохо учит тебя Морозов, - присовокупила Евдокия Дмитриевна.
Вот-вот и разойдутся, искренней беседы не получилось. Сын искал веских слов, чтобы защитить учителя. Недоставало ещё разлуки и с любимым Семёном Фёдоровичем! Губы его дрожали. Вырвалось вовсе не то, что хотел сказать:
- Матунька! Домникея не умерла. Она постриглась в Вознесенской женской обители.
Мать задержалась и обернулась.
- Она умерла для мира. Поступила, как Бог велел. До меня дошла её покаянная исповедь. Бывает надобность в перемене судьбы, когда человек должен быть хозяин себе. Ты стал слишком большой, она слишком молода.
- Что, что? - не понял Юрий.
Матунька скрылась на своей половине.
В ложне поджидал подопечного Борис Галицкий.
- Слышал о происшедшем в Столовой палате, мой господин, - сразу объявил он. И тут же утешил: - Не за себя расстраивайся, за всех! Все люди, и простые и знатные, переживают сейчас за Великое княжество Московское. У государя с Тохтамышем опять немирье. Хан дал ярлык на Суздаль и Городец твоим дядьям, Семёну с Василием, а их дяде Борису - Нижегородчину. А твой батюшка всё переиначил: двум братьям отдал Нижний Новгород, Бориса хочет посадить в Городце. Пошёл против воли ханской. Теперь люди боятся нового Донского побоища. Татары уже начали зорить Рязань. Не за Москвой ли страшный черёд?
Юрий опустился на лавку, закрыл руками лицо:
- Что-то мне стало тошнёхонько!
- Не ссориться бы двум одолетелям нечестивца Мамая, не к ночи он будь помянут, - продолжал дядька мыслить вслух, - напротив, стать бы единым телом, одной душой.
- Что теперь будет с дядюшкой Владимиром Храбрым? - отнял руки от лица Юрий.
Борис загадочно закатил глаза:
- Божью волю угадать трудно, а государеву ещё и опасно. Есть на Москве колдун, прозывают Орефой. Он всё предскажет, о чём ни спросишь.
Княжич прошёлся по ложне, сжимая руки.
- Не идти же нам к колдуну! Сейчас вот сидел на лавке и знаешь, что мыслил? Только об этом - никому!
Дядька окстился:
- Клянусь молчать.
- Когда мне было пять лет, Домникея поехала посмотреть первую смертную казнь на Руси. Взяла и меня без спросу на Кучково поле, где сейчас Сретенский монастырь.
- Постой, - прервал Галицкий, - ты говоришь о казни Ивана Вельяминова?
Княжич кивнул. Понял, что нужно дядьку вводить в суть дела. Ему ли, всезнайке, неведома судьба сна последнего московского тысяцкого? Как раз в год рождения умер Василий Васильевич Вельяминов. Слишком важны к тому времени стали тысяцкие! Подобно князьям имели свою дружину, согласно с древним обычаем избирались горожанами, власть их порою не уступала государевой и боярской. Они входили в родство с великокняжеским домом. Сын Вельяминова Николай женился на матунькиной сестрице Марье. Завистливые бояре уговорили отца упразднить столь высокий сан. А ведь в новые тысяцкие метил старший сын покойного Иван. Он перебежал в Тверь. Там, а потом в Орде, замышлял против великого князя Московского.
20