- Сильно грудь болит. Тревожусь за свою жизнь.
- Что чувствуешь в груди? - склонился к ней Юрий Дмитрич.
- Трудно сказать. Сжатие. Теснота. Тупая боль. Жжение под ложкой.
- Давно ли возникла боль?
- Во время сна, - отозвалась княгиня. - Теперь отдаётся в левую руку, в челюсть, в плечо, в спину, сковывает шею. Иной раз такое чувство, будто переела. А ведь нет.
До сих пор в подобных случаях князь немедля вызывал знахаря. Еска заставлял княгиню дышать дымом, сжигая сухие листья мать-мачехи, или глотать кусочки льда, растирал тело щётками из свиной щетины, а грудь в области сердца - тканью, смоченной в уксусе с солью, затем попеременно опускал кисти рук, стопы ног в горячую воду. Всё это или приносило временное облегчение или не помогало вовсе. На сей раз Юрий Дмитрич велел позвать немца Вигунта. Лекарь тут же пришёл, ибо жил в княжем тереме. Послушав и осмотрев княгиню, длительно размышлял, прежде чем сказать:
- Надо убрать из пищи жиры. Не есть ничего молочного, ни в коем случае - яйца. Тяжёлого не носить.
Князь вставил:
- Княгиня не носит.
- Не восходить по лестнице, - велел немец.
Князь пообещал:
- Обустроим спальню в подклети!
- Гулять обязательно, хотя и немного, дважды в день, - посоветовал лекарь. - Только не при холодном ветре.
Князь возмутился:
- Сейчас зима. Каждый день ветер ледяной.
Вигунт с важностью удалился, пообещав навещать больную почаще. Васса ушла готовить питье и еду. Юрий Дмитрич присел у постели. Разговора не затевал: Настасыошке затруднительно было отвечать. Молчал, думал.
Надежды - только на Бога. Ежевечерне не жалел времени на молитвы в Крестовой. Посылал в Сторожевскую обитель к игумену Савве. Теперь тамошние иноки неустанно просят Спасителя и Матерь Его даровать здоровье рабе Божьей Анастасии. А месяц назад князю явилась весьма счастливая мысль. Она возникла вместе с пожаром в доме купца Степана Застрехова, что за Торгом на Ростокиной улице. Вот так же горел и дом Тимофея Васильевича Вельяминова в Кремле, вернее, церковь Святого Афанасия при нём. Сплошная огненная стена, в которой чернел обваливающийся остов. Жар - хоть мочи платок! Треск - хоть затыкай уши! И подошёл молодой монах, - круглая борода, детский, несколько удивлённый взор, светлый венец волос на челе, лоб изборождён глубокой серповидной морщиной. Извлёк из-под рясы крест, поднял над собой и трижды осенил пожар знамением. После этого князь Юрий не узрел огня, - только дым. Потом узнал, что инок Кирилл обладает многими духовными дарами: даром прозрения, даром управления стихиями, даже даром воскрешения (был один случай). Запомнились его последние слова из их краткой беседы: «Мы не встретимся, князь, но, когда Богу будет угодно, мы свяжемся». Юрий Дмитрич у игумена Саввы расспросил о старом знакомце. Преподобный Кирилл давно покинул Симонов монастырь, ушёл в Белозерский край, где среди дремучих лесов основал обитель. Там во время недавнего голода его молитвами чудесно кормились не только иноки монастырской братии, но и окрестные жители. У них Божьей помощью умножались данные на дорогу запасы. Шла молва: Кирилл Белозерский исцеляет болящих, окропляя их святой водой и елеем.
Когда занедужила дорогая супруга, Юрий Дмитрич послал верного человека на Белоозеро. Написал записку, где напомнил о давней встрече, поведал о несчастье с княгиней, просил благословения посетить дальнюю лесную обитель. Ответа не было: посланный до сих пор не вернулся.
Князь вздрогнул, ибо, сидя, задремал. Анастасия крепко спала. Показалось, лик её преобразился, порозовел, словно каким-то чудом вновь преисполнился жизненных соков. Юрий Дмитрич слышал шаги в переходе, за дверью. Они приближались: шли двое. Дверь осторожно отворилась. На пороге стояла Васса с белым свитком в руке.
- Яропко прибыл, - прошептала она.
Князь на цыпочках выскочил из покоя. Пред ним под низкими сводами оттаивал (капля за каплей - на пол) заиндевелый, заледенелый гонец: тот самый, что был послан на Белоозеро. Князь начал быстро спрашивать:
- Говорил с игуменом?
- Не говаривал.
- Лицезрел преподобного?
- Не сподобился.
- Как передал-получил послание?
- Монах взял, монах дал.
- Спаси Бог! Отдыхай с пути.
Отпустив Яропку, князь взял у Вассы свиток, спешно ушёл к себе. Стоя, дрожащими руками развернул, стал читать, приближась к оконцу. Темно было, глаза буравили буквы:
«Ты, государь, приобретаешь себе великую пользу душевную смирением своим, посылая ко мне грешному, нищему, недостойному, страстному и чуждому всякой добродетели, с просьбой о молитве. Я, грешный, с братиею своею рад, сколько силы будет, молить Бога о тебе и княгине твоей. Да будь и сам внимателен к себе. Храни святые заповеди, уклоняясь от путей, ведущих к погибели. Слышал, есть у тебя великое несогласие со сродником: ты выставляешь свою правду, а он свою. Осмотрись, государь. Если он прав в чём-либо, уступи смиренно. Если в чём правда на твоей стороне, стой за правду. Никакая власть не может избавить нас от нелицемерного суда Божия».
Князь в раздумье оторвался от свитка. Заглянул в себя: ничего, кроме страданий по милой Настасьюшке. Дальше стал читать:
«Государь! Пишешь, что хочешь ехать ко мне? Знаю, по грехам моим выйдет из этого искушение. Извещаю тебя наперёд: нельзя тебе видеть нас. Не то оставлю монастырь и уйду, куда Бог наставит. Вы думаете, что я тут добрый, святой человек. Нет! Истинно я всех грешнее и окаяннее и исполнен срама. Не удивляйся сему, князь Юрий. Слышу, что ты сам читаешь и знаешь Священное Писание и понимаешь, какой вред происходит от человеческой похвалы, особенно для нас слабых. Был у нас брат твой, князь Андрей. Но здесь его отчина и нам нельзя не отдать поклона своему государю. А твоей отчины здесь нет. Если поедешь, все станут говорить: для Кирилла поехал князь!»
Юрий Дмитрич дочитал свиток, перекрестился и поцеловал написанное. Святой человек, а жёсткий: не допускает до своих очей! Хотя грела надежда отвезти Настюшку под его целительное благословение. Что ж, надо набраться смирения у того же Кирилла и не роптать.
Князь свернул лист, прислушался. Голоса во дворе. Топот в подклете, скрип лестницы на хозяйский верх. Терем привык к тишине, ради покоя болящей, а тут...
Раздосадованный хозяин шагнул за порог и увидел Бориса Галицкого. Вот радость! А как же он покинул на произвол судьбы княжеских сыновей? За тихого младшего родитель не волновался бы, да Дмитрий Красный здесь, в Звенигороде. А вот Василий и Дмитрий Шемяка, истые сорви-головы, того и гляди оступятся без пригляду.
Борис понял господскую мысль и с низким поклоном молвил:
- Здрав буди, княже! За добрых молодцев не волнуйся. Старший, хотя дома не читает, не пишет, да у Ивана Дмитрича Всеволожа занятий не пропускает. Средний же не пропускает церковных служб, где присутствует Софья Заозёрская.
Господин обнял верного слугу, но не скрыл беспокойства:
- Рад тебе, друже, выше всех мер! Да, думаю, не вышло бы глупостей между Васькой и этой Всеволожей? Княжич боярышне не чета!
Галицкий рассмеялся:
- Какие с отроковицей глупости? Туманные надежды, и только.
- А надежды есть?
Боярин развёл руками:
- Сам говоришь, княжич боярышне не чета.
- Это я говорю, - смутился князь. - Анастасиюшка же не прочь породниться с Иваном Дмитричем. Что за прихоть? - Он не стал продолжать, подтолкнул потомка галицких княжат в руки готовой к услугам челяди.
Зимнему путнику предстояла жаркая баня, а уж после - застолье да беседы душевные.
Боярин, уходя, успел спросить о здоровье княгини. Юрий Дмитрич ответил уклончиво:
- Ей неможется.
Не было желания распространяться о своём горе. Пред кем угодно, только не пред Борисом плакаться. Сколько лет, как тот потерял свою жену Дарью, а до сей поры тужит: не прибавлять же скорби вдовцу. В нём чужое ненастье всколыхнёт собственную бурю.