Повисла тягостная тишина. Молчал сам князь, молчала и его княгиня. Борис сказал, прямо обращаясь к господину:
- Святителев боярин сделал своё дело. Он может быть отпущен. Как повелишь, государь?
Услышав обращение к себе, до сих пор более приличествующее старшему брату, Юрий Дмитрич встал:
- Поезжай, Иакинф. Испроси моей семье благословения у богомольца нашего. Храни тебя Господь в пути.
Все поднялись. Посол откланялся.
Затем князь первый покинул Крестовую, за ним - княгиня и их присные. Супруги удалились в Юрьев деловой покой. Жена не оставляла мужа. Он опустился в кресло и закрыл лицо руками.
- Брата моего... старшего брата... больше нет!
Анастасия опустила руку на мужнее плечо:
- Утешься, свет! Наберись духу. Ты отныне старший!
Князь, не поднимая голов, молвил:
- Он был мне вместо отца.
Княгиня, сев на подлокотник, обняла супруга, горько прошептала:
- Теперь тебе вместо отца - племянник.
Юрий долго безмолвствовал.
Анастасия оторвалась от его брезжущих сквозь смоль седин, пересекла покой, остановилась перед образом Спасителя. Усердно принялась шептать молитву. Князь в её шёпоте узнал седьмой псалом Давидов:
- Господи Боже мой! На Тебя уповаю: спаси от всех гонителей и избавь... Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если платил злом тому, кто был со мной в мире, я, который спасал даже того, кто без причины стал моим врагом, пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу повергнет в прах. Господи, во гневе, подвигнись против неистовства врагом моих, пробудись для меня на суд... Суди, господи, по правде моей... Вот нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь, рыл ров и выкопал его...
- Настасьюшка, - взмолился Юрий, поднимая голову, - нет сил! О ком ты?
Она продолжила молиться, сомкнув уста. Потом оборотилась:
- Враги твои - Васильевы бояре. При брате-государе ты был для них всегда далёк. При государе же племяннике будешь отодвинут ещё дальше. Сегодня у тебя нет сил. Теперь до конца дней держи в тесноте сердце, свяжи душу. Оковы уже поданы...
Князь поглядел на образ, на величественный лик жены и почему-то на свои трясущиеся, ставшие морщинистыми руки. Резко поднялся, выпрямился и воззвал глухо, внутрь себя:
- Душа моя, душа моя, восстань, что спишь?
Княгиня бросилась, надеясь поддержать, ибо ей показалось: он тотчас упадёт.
- Любимый господин мой! Свет-совет! Окстись. Забудь неумные мои слова. Трижды окстимся при малейшем искушении. Я - женщина и мной владеет прежде всего чувство. Заложим сани, поспешим отдать последний долг твоему брату, моему деверю, ведь он бывал к нам добр. А далее всё вытерпим. Как Андрей, Пётр с жёнами. Как Константин, в конце концов.
Юрий поцелуями отнял возможность продолжать. Затем сказал совсем другим голосом другую речь:
- Андрей, Пётр, Константин - одно, а я... иное. Покуда жив, топор власть предержащих всё время будет над моим челом. Меня не станет - над челом Андрея. Нет, не поспешу на государевы похороны. Отдам брату последний долг здесь, в Звенигороде. Наш преосвященный Даниил отслужит...
- Зело стар, - вставила княгиня. - Не сможет...
- Игумен Савва, - вспомнив о больном епископе, переиначил Юрий.
Княгиня постояла молча, спросила:
- Стало быть, в Москву не едешь?
Князь попросил:
- Узнай, не разошлись ли ближние: Морозов, Чешко, Галицкий. Пусть соберутся в Столовую палату: там светло и просторно. Пришло время больших решений.
Анастасия удалилась. Юрий наедине долго молился.
Раздумчиво взошёл к сидящим ближним за пустым большим столом, предназначенным для многолюдных трапез и пиршеств. Светильники по причине пасмурного дня были зажжены. Можно продолжать соборование, как только что в Крестовой. Верные советчики не разошлись, а задержались спорами в сенях, взбулгаченные происшедшим. Сейчас с готовностью вновь поклонились князю. Он заметил: нет Настасьюшки. Сказал:
- Позовите на совет княгиню.
Сел во главе стола.
Выдержав время, объявил:
- В Москву не еду.
Бояре не спросили о причине, но у всех в глазах возник этот вопрос. Ответила жена Юрия Дмитриевича:
- В Москве князь может быть подвергнут принуждению.
Даниил Чешко не поверил:
- Ужель рука подымется...
Семён Морозов усмехнулся:
- Ещё как! Не будем углубляться в тьму годов. Вспомним недавнее. Родитель Юрья Дмитрича Иваныч позвал Тверского князя Михаила, якобы решить наследственные распри. Сам митрополит ручался за безопасность такой встречи. И вот соперники сошлись. Михаил тут же был взят под стражу, разлучён с боярами, которых тоже заточили...
- Что ж, - вздрогнул Галицкий, - наш господин прав, что осторожен.
- Несколько лет Тверской был в тесноте, - довершил рассказ Морозов. - Выпустили, принудив крест поцеловать, что повинуется противнику. Говорят, тогда Орда вмешалась. Сейчас там распри: не вмешается.
В недавнем прошлом, как в зеркале, отразилось завтрашнее. Князь всматривался в лица близких, пытаясь угадать: не каются ли в том, что свои судьбы связали с его судьбой? Не опрометчиво ли Чешко стал инокняженцем? Не лучше ль было бы Морозову трудиться в Чудовом монастыре, а не дрожать в Звенигороде? Про Галицкого речи нет, он бывший дядька. Однако Юрий успокоился. Горящий взор Данилы обнаруживал решимость. Лик Семёна Фёдоровича напряжён думами: какое подсказать решение? Борис сощурился, что-то замышляет. Хотя не трудно догадаться что. Подёргав залихватские усы, изрёк:
- В Звенигороде, княже, быть тебе не след. Он близок от Москвы.
- Куда же нам? - поднялась бровь Анастасии.
Юрий встал, сказал, как отрубил:
- В Галич!
Бояре, выходя, продолжили:
- Там стены прочнее.
- Народу больше.
- В крайности помогут и датчане. Наш князь жил с ними хорошо!
При выходе Асайка Карачурин догнал бояр:
- Данилу и Борису Гюргибек велел вернуться.
Галицкий с Чешком вновь явились в княжеской Передней.
Юрий сидел на лавке, тяжко задумавшись. Пригласив кивком вошедших сесть, начал речь:
- Как скажешь, друг Борис, кто из бояр готов меня поддержать против племянника?
Галицкий прикинул:
- Кто, кто? Старейшие, пожалуй, станут за тебя. Илья Иваныч, сын знатного Ивана Родионыча Квашни. Ещё Пётр Константиныч, что наместником в Ростове. Ну и Иван Никитич: хотя древен, да не слаб.
- Так, - пристукнул пальцами по лавке князь. - Кто против?
Знаток вельможеских пристрастий перевёл дух:
- За супротивниками дело не станет. Внук Чётов Шея, Красный-Снабдя, братья Плещеевы, Белевут с Полем, воевода Юрий Патрикеич, заехавший[81] многих маститых. И, конечно, два Ивана: Кошкин сын, а с ним...
- Иван Всеволож, - подсказал князь. - Самый умный, самый хитрый, оттого самый опасный.
Галицкий наклонил голову.
Юрий Дмитрич в явном смущении промолвил:
- Мне потребны верные послы к молокососу, на чью голову сегодня возлагают золотую шапку. Задача опасная. Язык не поворачивается послать. Ведь не перед куклой-государем предстоит править посольство, а перед его великомощным окружением. Слова для оглашенья жёсткие. За ними может ждать темница. А ещё хуже - смерть.
Князь замолчал. Примолкли и бояре. Данило Чешко, чего трудно было ожидать, холодным голосом изрёк:
- Ты, княже, нас позвал, стало быть, сделал выбор. И выбор правильный. Кто, как не мы? - Он подтолкнул Галицкого локтем: - Верно, Васильич?
Тот кивнул с таким спокойствием, как будто отправлялся с поручением спросить о государевом здоровье:
- Ехать так ехать.
Оба глянули на князя вопросительно.
Юрий Дмитрич глухо и с большой медлительностью изложил суть:
81