Юрий Дмитрич, как попутным ветром подхваченный, живо поднялся. И... стал в раздумье.
- Сынок, нам на щит ещё предстоит карабкаться. С вятской тысячей у нас - десять, а у бояр с незаконным государем-тёзкой твоим - все двадцать пять. Однако же надо поглядеть на подмогу.
Выехали, не спеша, верхами, окружённые почётной стражей копейщиков. Сын, едучи с отцом, запальчиво разглагольствовал:
- Каков Сёмка Филимонов против дяди своего Семёна Морозова, таков и племянник твой, юнец Васька, против тебя. Ничтожность против величия! Разумеется, бояре князьям не чета, а всё-таки твой племянник... ну, как Сёмка против Семёна Фёдорыча.
- Он - твой двуродный брат, - напомнил Юрий Дмитрич.
- Младший! - уточнил сын. И прибавил: - Вредный, ленивый, двомысливый. На занятиях у Ивана Дмитрича Всеволожа поправлял каждый мой ответ: дескать, он лучше знает, я хуже.
Отец спросил:
- Иван Дмитрич - решительный мой противник?
Сын мрачно откликнулся:
- Не только решительный, самый сильный!
На городском посаде, возле соборной церкви Преображения, что на поле у озера, выстроилась конная тысяча вятчан. Одеты разношёрстно, но вооружены справно. Предводитель Путила Гашук, коего князь помнил парнем, а встретил мужем, подскакал, спешился, отвесил поклон. После здравствований протянул свиток. Писал Левонтий Макарьянич: просил извинить, что услышав просьбу о помощи, посылает лишь тысячу, а не более, да и то молодых, охочих ребят. Чтобы мощную силу снарядить, нужно время. В заключение уверял: вольные вятчане рады пойти всеми своими головами[86] за доброхота-князя, от коего знают лишь хорошее. Да утвердится он на Московском Великом княжении!
Перемолвившись с Гашу ком, Юрий Дмитрич оставил с ним сына и повернул коня в кремник. Тут от охраны отделился Асай Карачурин и лёгким кивком указал простолюдина, что прохаживался у прилавка в торговых рядах. Нет-нет да стрелял чужак взором в конную силу на площади, будто оценивал число воинов.
- Елисей Лисица, - молвил татарин.
Ему ли было не узнать ездока в карете, спасшего обмороженных господина и слугу на пути во Владимир.
- Точно, Елисей, - подтвердил князь. - Сдаётся мне, на сей раз это не спасительный попутчик, а вредный лазутчик.
- Ведёт счёт нашим силам, - вздохнул Асай.
Князь жёстко повелел:
- Пусть будет пойман и тут же представлен мне.
По пути в кремник Юрий Дмитрич навестил тиуна Ватазина, у которого застал Вепрева. Оба удивились посещению господина и обрадовались. Не могли сойтись в споре: выходить ли навстречу московской рати, затвориться ли в Галиче.
- Он советует выходить, - мотнул головой Ватазин в тёмный угол.
Там князь увидел не примеченного третьего участника спора: острые, внимательные глаза, бородка буквой «мыслете». Новичок склонился, коснувшись перстами пола.
- Кто? - спросил Юрий Дмитрич.
- Боярин Иван Котов, - назвал Ватазин. - Прибыл с князьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, сыновьями твоими. Инокняженец.
- Посоветуемся у меня втроём, затворясь, после полуденной трапезы, - решил Юрий Дмитрич, отвернувшись от Котова: не понравился ему этот человек.
При выходе ждал Асай, объявил что пойманный Елисей Лисица посажен в воеводской избе. Отправились туда.
Юрий Дмитрич, войдя, устроился против задержанного на лавке.
- Поклонился бы тебе, княже, - сказал Лисица, - да повязан по рукам и ногам.
Галичский князь вздохнул:
- Вот как удалось на сей раз свидеться с тобой, Елисей. Стар ты стал, опрометчив. Не боишься, что за такую услугу молокососу-племяннику велю оковать тебя, пытать и казнить? Ведь лазутничество перевесит все прежние, добрые до меня поступки.
Лисица покачал седой головой:
- Не боюсь, княже. Во-первых, служу тому, кто признан на Москве государем. Признают тебя, буду тебе служить. Во- вторых, своему делу во вред меня накажешь. Как лазутчик, сообщу противникам о прибытии в Галич хлыновской конницы. Возможно, такая новость ошеломит твоих братьев, Васильевых воевод. Не напугает, так хотя б остановит.
- Не напугает, - согласно закивал князь. - Их силы и теперь почти вдвое больше. Так остановит ли?
Старик прищурился:
- Ратятся не числом, а уменьем. Вятчане добрые воины!
Князь кликнул Асая.
- Развяжи его.
Лисица расправил занемевшие члены.
- Прощай, Юрий Дмитрич! Будь благополучен.
- Дай Бог видеть тебя другом, а не врагом, - прозвучало пожелание вслед уходящему.
Солнце перевалило за полдень. Не снявший воинскую сряду, князь трапезовал вдвоём с женой. Анастасия ела молча, но в конце концов нарушила молчание:
- Свет мой, ощущаю себя так, будто накануне хищнического захвата страшными литовцами Смоленска.
От неожиданности князь выронил баранью кость из пальцев.
- Уф! Я уже не свет твой, - заговорил горько. - Я твоя тьма. Вот недавно, стоя на заутрени в ночь Светлохристова Воскресения, вместо молитв думал грешным делом: как быть? Покойный государь-братец назвал опекуном сыну алчного Витовта, захватчика Смоленска. Тот, слышно, аж подпрыгнул на своих старых ногах. Ему такое звание чрезвычайно близко к сердцу: можно сказать, Москва положена к его ногам. Софья Витовтовна шныряет не без дела туда-сюда меж сыном и отцом. Моё же противостояние мальчишке бесит старика. Даже при небольшом вооружённом столкновении он к нам по праву вторгнется, будто унять усобицу, на деле же сглотнуть ещё кусок земли. Вот этого, единственного, я, как огня, страшусь. И не знаю, поднимать ли меч иль прятать в ножнах до последней крайности.
Княгиня с каменным лицом молчала. Не находила, что сказать.
- О Галиче, - продолжил разговор Юрий Дмитрич, - не помышляй, любовь моя, как о Смоленске. Галич не будет взят. Я здесь оставлю мощную оборону. Отчину свою не обреку огню, грабежу и полону. Да и не понадобится она кремлёвским заправилам. Преследователи охотятся за мной, а не за галичанами. Меня же здесь не будет. Так птица, отлетая от гнезда, хранит его, уводит за собой хищников.
Трапеза окончилась, как началась, в молчании. Княгиня встала и поцеловала супруга.
- Всё правильно. Всё верно и умно. Только, - она длительно вздохнула, - куда же мы, к кому пойдём, где станем...
Юрий Дмитрич нарушил обычай: не предался послеполуденному сну. Времени было в обрез. По уходе княгини вышел в Переднюю, где договорился встретиться с соратниками. Его ждали. Ватазин грыз перо, что всегда держал за ухом. Вепрев, пристроившись к подоконнику, чертил что-то на клочке пергамента. Борис Галицкий, Данило Чешко, Семён Морозов сидели рядком на лавке в задумчивости. Сыновья, Василий со средним Дмитрием, попросившие дозволения присутствовать, шептались в уголке с Путилой Гашуком, как, бывало, в Вятке перед сборами на охоту.
- Друзья верные мои, - обратился к ним князь, - какая у каждого из вас дума?
Морозов и Чешко почти в один голос высказались:
- Затвориться в Галиче.
Ватазин продолжал грызть гусиное перо и молчать.
Вепрев было раскрыл рот, однако его нетерпеливо и неучтиво перебил Василий Косой:
- Мы с братом и Путилой так мыслим: выйти в чистое поле, учинить бой не на жизнь, а на смерть, покончить всё одним разом. Тебе, татунька, - большой полк, Вепреву - правое крыло, Гашуку - левое, а мы с Митей - в засадном полку.
Воевода густо рассмеялся. Даже слёзы выступили на глаза от смеха.
- Василь Юрьич, Дмитрий Юрьич, подумайте: какая разница между отчаянностью и отчаянием? А ты, Путило, подсказал бы им быть осторожнее. Или вышел летами, не разумом... - Вепрев махнул рукой, обратился к князю: - Согласен с боярами, господине. Надо отсиживаться и вылазками истощать врага.
- Что ты помалкиваешь, Борис? - взглянул князь на Галицкого.
Бывший дядька тяжело встал, опершись о подоконник, и неуверенно молвил:
- Дума моя нелепа. Однако же иной нет.
«Стареет сокол! - скорбно решил Юрий Дмитрич. - В дворцовых кознях он, как щука в воде, в воинских же делах, как карась на суше!»