- Княгиня не скрыла от мужа обман змея-оборотня, - продолжал повесть Морозов. - Князь посоветовал лестью выведать у коварного, отчего тот может умереть. Она исхитрилась и узнала: «От Петрова плеча и Агрикова меча».
Анастасия отказывалась понять:
- Мудрено чрез меру!
Семён Фёдорыч улыбнулся:
- Ничего мудреного! У Павла был младший брат Пётр. А в муромской обители, в алтарной стене, между керамидами[93], в каменной скважине был спрятан меч, нарицаемый Агриков. Его и показал Петру отрок-инок. С ним-то и пришёл юный витязь в покои свояченицы. Там как раз находился змей в образе Павла. Сходство было столь велико, что Пётр не мог поднять меч.
- Не убил оборотня? - возмутилась Анастасия.
- Убил, удостоверившись, что брат сидит в своей спальне, - успокоил Морозов.
Юрий Дмитрич слушал, откинувшись в мягком кресле, прикрыв глаза. Слушал одно, мыслил и видел совсем иное.
Пять лет для Юрьева дела промелькнули без перемен. А в то же время прошли не зря. Теперь его не заставишь бежать из Галича в Нижний. Сам накопленной силой может понудить племянника бежать из Москвы. И в то же время не может. Договор? В конце концов - тьфу на договор! Связывает по рукам и ногам иное. За хрупкой особой отрока-государя темнеет страшный старик Витовт. Черти заждались его на том свете. Проклятый же внуков опекун чем старше, тем могущественнее. Вестоноши Елисея Лисицы приносят последнее время вести главным образом из Литвы. Недавно дед пригласил внука в Торки. Юный Василий отправился вместе с митрополитом Фотием. Восьмидесятилетний властитель принял их, окружённый сонмом вельмож литовских. Весьма знаменитые гости съехались к нему: князья Тверской, Рязанский, Одоевский, Мазовецкий, хан Перекопский, господарь Волошский, послы императора греческого, великий магистр Прусский, ландмаршал Ливонский и, наконец, сам король Ягайло. Гости удивляли хозяина великолепием одежд, многочисленностью слуг, а он изумлял лучшими в Европе пирами, для коих ежедень отпускалось по семисот бочек мёду, не считая вина и пива, по семисот быков и коров, около полутора тысяч баранов, сто зубров, столько же лосей и кабанов. Семь недель праздновали сперва в Торках, а потом в Вильне. Вместе с тем занимались и важным государственным делом: помогали Витовту добыть венец литовского короля из рук папского посла. Всё шло на лад. Цезарь Священной Римской империи Сигизмунд поддержал, обнадёжил великого литвина. В Торках родилось общее согласие, в Вильне ожидалась пышная коронация.
Елисей Лисица, не в силах перенесть мрачности своего господина, лично отправился в Литву, дабы своими глазами видеть происходящее. Теперь, Юрий Звенигородский и Галицкий, жди-пожди для себя благоприятного времени. Его и прежде не давал Витовт - великий князь, теперь же Витовт-король отнимет всякую надежду, заставит раз и навсегда забыть все притязания. И ещё много хуже того! «Не прозябание нам грозит, а месть коронованного врага!» - вконец расстроилась Анастасия от недавнего дурного известия. Сейчас Юрий Дмитриевич рад был видеть, как успокаивает её занятная то ли быль, то ли сказка, живо излагаемая Морозовым.
- Поражённый мечом обольститель-змей окропил победителя, князя Петра, кровью своей, - делал пугающие глаза Семён Фёдорович, - и покрылось княжеское тело от этой крови гнойными ранами. Тяжело страдал Пётр и бессильны были лекари. Во все концы княжества поскакали нарочные в поисках ведуна, кто бы оздоровил господина. Один из посланных отклонился далеко в глушь, попал в лесную деревню с добрым названием Ласково, вошёл в крайнюю избу. Там сидела дева за ткачеством, а перед ней прыгал заяц. «Плохо быть двору без ушей, дому без глаз», - сказала ткачиха при виде вошедшего. Не поняв, он спросил, где хозяева. Ответ был ещё более странен: «Отец с матерью пошли в заём плакать, брат же через ноги на смерть глядит».
- Тут опять ничего не пойму, - призналась Анастасия рассказчику.
Семён Фёдорыч пояснил:
- Дворовые уши - пёс, коего у ткачихи не было, домовые глаза - мальчик-слуга, что смог бы предупредить о незваном госте. В заём плакать, - как деньги одалживать. Будет и у тебя горе, тогда вернут плачный долг. Что же до брата, то он был бортник, собирал дикий мёд на деревьях, лазил на высоту, стало быть, через ноги глядел на землю: сорвётся - смерть!
- Отыскали лекаря в конце концов? - хотел Юрий Дмитрич добраться до дна рассказа.
Морозов понял и завершил:
- Дева-ткачиха сама оказалась целительницей. Её звали Феврония. Согласилась помочь, если князь женится на ней.
- На сестре бортника, дочери наймитки-плачей? - возмутилась Анастасия Юрьевна.
- Пётр думал так же, - кивнул боярин. - Несколько раз он пытался обмануть свою врачевательницу и заболевал вновь. Наконец ответил условием на условие. Феврония применяла снадобье, которое следовало втирать, попарившись в бане. Князь послал прядь льна со словами: «Коли хочет стать княгиней, пусть из этого льна сошьёт мне сорочку, порты и полотенце, пока буду мыться». Феврония прислала обрубок дерева и ответную просьбу: «Пусть князь, пока чешу его лен, сделает деревянный станок, чтоб было на чём ткать полотно». Пётр волей-неволей женился на деревенской неровне.
В палату заглянул немногословный Светёныш:
- Лазутка прибыл.
Юрий Дмитрич встретил в сенях Елисея Лисицу. Боже, какое зло стряслось с престарелым разведчиком? Под глазами будто два язвенных пузыря, синий и багровый, - таковы ещё не зажившие ушибы. Нос сломан. Лучше б не улыбался: передние зубы выбиты.
- Где тебя? Кто тебя? - растерялся князь.
- С опозданием я, - повинился несчастный вестник. - Плохо ездить стал, сберегаю гроши на охране. На Смоленской дороге, в Волковском лесу, как с неба свалились тати. Отдал калиту. Мало! Неделю пытали: кто, куда и зачем. Едва ночью ушёл, растреножив чужого коня. Зато весть привёз! - он поднёс щепоть к устам и причмокнул. - Во!
Нетерпеливый Юрий Дмитрич тут же усадил пострадавшего, как он есть, и стал слушать.
Оказывается, виленским пиршественникам, предвкушавшим торжества коронации, подложили свинью польские вельможи. Испугались паны, что Литва, сделавшись королевством, вновь станет самостоятельной, отойдёт от Польши. Ягайло пил, ел да помалкивал, наверняка зная мысли своих мужей. А те, ничтоже сумняшеся, обстоятельно обо всём отписали Папе. Вот отчего задерживался римский посол, а потом и вовсе не появился в Вильне. И ещё поляки перехватили в пути Сигизмундова гонца с короной, на случай, если Витовт захочет венчаться без папского согласия. Римский же епископ запретил литвину даже мечтать о королевском венце. Многолюдные пиры в Вильне сменились неожиданной болезнью хозяина. Все смущённо разъехались.
- Ох! - встал радостный Юрий Дмитрич. - Это всё-таки... ну хоть что-то!
Отпустив Елисея, послав к нему Вигунта с Еской для облегчения ран, князь пригласил княгиню к совместной вечере, если освободилась. Не бесконечны же побасёнки Морозова!
В этот вечер в Столовой палате княжеская чета устроила не вечерю, а пиршество. Анастасия не меньше мужа радовалась неуспеху Витовта с королевской короной.
- Так ему, ненасытному честолюбцу! Так ему, неуёмному захватчику! - приговаривала она.
Почивать удалились поздно. Долго не могли заснуть, тревожимые всё-таки беспросветным будущим: Витовт остаётся Витовтом, дочка его и бояре московские будут и далее тянуть с третейским судом. Где же выход?
Дабы отвлечься от тягостных рассуждений, Юрий Дмитрич спросил:
- Чем закончил Морозов? Как сложилась супружество Петра и Февронии?
- И хорошо, и плохо, - оживилась княгиня. - Умер князь Павел. Муромский стол занял Пётр. Однако бояре не хотели видеть княгиню в Февронии, жён своих ради: не служить же боярыням дочери и сестре древолазца! Пытались оклеветать - безуспешно. Неистово и бесстыдно заявили Петру: пусть берет добра, сколько хочет, и уйдёт, куда хочет, а он женится на другой, благородной. Князь - наотрез. Тогда они начали, как псы, лаяться, ибо каждый в уме своём помышлял о княжеской власти. Пётр не выдержал, назвал эту власть помётом и уехал с женой из Мурома.