Передав оружничему коня, Юрий Дмитрич пошёл к шатру об руку с Морозовым.
- Всё будет хорошо, надейся на Бога, - успокаивал Семён Фёдорович. И прибавил: - Иван Всеволож уже ходит государевым тестем. Дочку видит великой княгиней.
- Что ж, - пробормотал Юрий Дмитрич, - сам он ведёт род от князей смоленских, женат на внучке великого князя Нижегородского.
На самом же деле его меньше всего занимало семейное будущее боярина. Суд с неведомым приговором висел дамокловым мечом над головой.
После обязательного дворцового этикета здравствования с ханом все расселись по своим местам и суд в белом шатре начался.
Выше других восседал Улу-Махмет. Трон его был покрыт пластинами позолоченного серебра. Более в шатре - никаких излишеств. На троне словно бы не великий хан, а амир яргу, то есть главный судья. У правой его руки - битикчи, по-русски сказать писарь, отражающий на длинных листах всё сказанное. Вокруг восемь яргу, или судей, - мурзы и беки, среди которых Айдар, Булат, Тегиня. Лица, как у божков, - ни одной живой чёрточки, не догадаешься ни о чём, ничего не поймёшь.
Юрий Дмитрич вспомнил, как Тегиня по-хозяйски распоряжался в Крыму. Около семи лет назад почти весь полуостров захватил двуродный брат Улу-Махмета Девлет-Берди. Враждебный двуродный брат! Вскоре хан вытеснил его и водворил своего человека из местных татар Ширинов. Тегиня, кажется, метит на место этого близкого родича. А Девлет бежал к Свидригайле. До сих пор он - угроза и для Улу-Махмета, и для Ширинов. Ишь как всё перепуталось! Что же до тройственного союза, то... Юрий Дмитрич попытался представить: возникни этот пресловутый союз и Юрий Московский, объединясь со Свидригайлой Литовским, посадят в Крыму Ширин-Тегиню, который вполне может оказаться вторым Мамаем или - Эдигеем. Тогда не обрадуются в Больших Сараях. Ах, сукин сын, Всеволож! Не простую честную стрелу, а коварную глубокую занозу всадил в великоханских вельмож и в самого потомка Тука-Тимура[103]. Нашёл же что и куда всадить!
Битикчи был одновременно и толмачом. Хан знает русский, но не изрядно: потому, а может, для пущей важности, прибегает к посреднику.
- Пусть говорит князь Василий, - повторил битикчи слова великого хана.
На середину выступил шестнадцатилетний племянник. Узкий, чуть удлинённый лик заметно подёргивался левой щекой. Начал, запинаясь, довольно путано доказывать своё право на престол новым уставом государей московских, по которому сын после отца, а не брат после брата должен наследовать великое княжение.
Круглолицый, скудобородый Улу-Махмет, поникнув чалмой, насупясь, пытался поначалу вникнуть в сбивчивую речь юноши, потом буркнул что-то своему писарю. Тот изрёк:
- Пусть говорит князь Юрий.
Пришлось вмиг собрать всю силу духа, всё мужество.
- Я, - бодро начал князь, - отвергаю братний устав, самовольный и самочинный. Я, как мои предшественники, следую уставам дедовским и отцовским, где престолонаследие предусматривается по старшинству. Отец мой первый завещал великое княжение сыну помимо брата двуродного, который не мог занять стол по отчине, ибо родитель его никогда не был великим князем. По смерти моего брата Василия в отцовской духовной предусматривался не сын его, а следующий брат, то есть...
Тут произошло неожиданное. Боярин Иван Всеволож вышел вперёд, стал перед Махметом, затмил собой Юрия и перебил громким голосом:
- Хан верховный! Молю, да позволишь мне, смиренному холопу, говорить за моего юного князя.
Юрий Дмитрич был до глубины души возмущён, но не знал, как остановить наглеца. Мурзы молчали. А Ширин-Тегиня? Ни один мускул на его лице не дрогнул. Уста были сжаты, как неживые.
В голове князя всплыло недавнее, ещё утреннее событие. Нынешним утром он, как обычно, трапезовал в доме друга. Здесь для него готовили русские яства. Тегиня ел своё: извлекал из фарфоровой чашки длинные, узкие мясные куски, как лапшу, и отправлял в рот. По прибытии в Кокарду он всё усмехался, приговаривая: «Поглядим, чья возьмёт!» Добивался встречи с Улу-Махметом один на один, но пока не добился. Ему обещано было видеть царские очи перед самым судилищем. Только-только поутренничали, взошёл без спросу важный ордынец в богатом азиатском халате, очень похожий на самого Тегиню. Довольно долго длилась беседа. Юрий Дмитрич не понимал, в чём суть, однако же замечал, что от слова к слову лицо друга ненастится, и вот оно мрачней тучи. Уходя, князь спросил: «Кто это?» Тегиня ответил: «Ханов постельник, земляк мой, Усеин». О чём шла речь, расспрашивать было не прилично. Одно не осталось незамеченным: до самой последней минуты, пока не расстались, отправляясь на суд, друг ни разу не усмехнулся, не пообещал: «Поглядим, чья возьмёт!»
- Боярин не дал мне закончить речь! - как к высшему судье, обратился оторопелый Юрий Дмитрич к Улу-Махмету.
Великий хан сам произнёс по-русски:
- Говори, боярин.
Дерзкий нахал заговорил:
- Князь Юрий ищет престола по древним правам российским. А мой государь - только по твоей милости. Ведь Русь - твой улус. Отдашь власть над ним, кому хочешь. Один требует, другой молит. Что значат летописи, эти мёртвые грамоты, когда всё зависит от воли ханской? Не она ли утвердила завещание Василия Дмитриевича, вручившего Московское великое княжение сыну? Шесть лет юный Василий Васильевич на престоле. Ты не свергнул его: значит, сам признал государем законным. О чём же сегодняшний ханский суд? Токмо о подтверждении твоей высшей воли!
Возникло всеобщее торжественное молчание.
Улу-Махмет встал со своих подушек. Выставил руку с указующим перстом в сторону юного Василия, крикнул по-русски:
- Ты - великий князь! А он, - метнул гневный взор в сторону оцепеневшего Юрия Дмитрича, - пусть ведёт под тобой коня!
Известен был на Руси этот древний азиатский обычай: так выражалась власть государя над всеми его подручниками или зависимыми князьями.
Всеволож шепнул нечто на ухо своему пестуну. Тот сделал шаг вперёд и сказал:
- Благоволи, хан великий, чтобы мне не уничижать дядю. Я всё-таки уважаю его. Добрый брат моего отца!
Махмет махнул рукой. Ему поднесли два листа и печать. Должно быть, два ярлыка на Московское великое княжение, заготовленные заранее. Один - для Юрия, другой - для Василия. Один положили перед царём, подали писало, предварительно обмакнув в краску.
Тегиня до сих пор так и не сказал ни слова. Более того, когда все мурзы в знак согласия с приговором закивали головами, он тоже кивнул. Вот так Тегиня!
А сейчас, перед подписанием ярлыка, кладущего дерть и погреб[104] на все наследственные права Юрия Дмитрича, беклярибек вдруг припал к царскому плечу, быстро, тайно заговорил.
Князю невольно подумалось, что это и есть то самое: «Поглядим, чья возьмёт!» Те решающие слова, после коих всё в корне переменится. Подумалось, ибо так хотелось поверить в чудо.
Махмет не оттолкнул Тегиню, внимательно выслушал. Потом прокурлыкал что-то битикчи. Тот сказал:
- Великий князь Василий, отдай князю Юрию город Дмитров. Его владелец, князь Пётр, умер бездетным. Наследовать некому. Отдай!
Лик юного победителя покрылся красными пятнами. Он сделал ещё шаг вперёд и звонко возразил:
- Как «наследовать некому»? Дмитров издревле отчина великих князей. Я наследую!
Иван Дмитрич Всеволож быстро подошёл к Василию, крепко взял под руку и, с отеческим внушением на ухо, отвёл к прежнему месту. Ответил сам:
- Нет спору, верховный хан. Дмитров, можно считать, присовокуплён к Звенигородскому и Галичскому уделам.
Улу-Махмет со своего трона погрозил пальцем юному Василию и, сузив щёлки глаз, во весь рот осклабясь, выговорил по-русски:
- Пилимяник, дай дяде Дмитров!
Расходились весело. На лице Тегини не замечалось никакой грусти или досады: ханское решение всегда справедливо. А на справедливость можно ль досадовать? Будущий тесть с будущим зятем ушли, почитай, в обнимку, плотно окружённые ближними. Что их ждёт? Пир у третейского судьи или скорый, нетерпеливый отъезд?
103