– Замерз?
– Насмерть.
– Несут…
– Молоденький какой…
Толпа расступилась, Музей встал на цыпочки и увидел носилки, которые несли два дюжих санитара. На носилках, накрытый до половины, лежал бледный Алик Циавили. Следом шел не менее бледный Свирько. Когда Алика проносили мимо, он открыл глаза, что-то пробормотал и опять закрыл.
– Живой…
– Повезло. Говорят, как раз тетка с ковром проходила. Прямо в нее угодил.
– Не с ковром, а с пылесосом.
Носилки с Аликом вставили в машину, и она уехала. Толпа стала расходиться. Декан повернулся, чтобы уйти, и нос к носу столкнулся с Музеем.
– Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич… – промямлил бывший отличник.
Декан ничего не ответил. Петр автоматически схватил его за рукав.
– Теперь вы видите… Дмитрий Дмитриевич… П.М. – это «помни обо мне»… он просто ошибся… не вставил букву «о». А ваш халат я надел случайно, я просто облил брюхи чаем… У нас с Ритой… Маргаритой Николаевной… никогда ничего не было… Даже наоборот. Мы всегда не любили друг друга. Мне как женщина, например, она глубоко безразлична… То есть как женщина она, конечно, хороша… Вернее, я не то хотел оказать…
– Да… Да… Потом, – Свирько потер лоб и быстро ушел.
На остановку Музей шел почти вприпрыжку. Весь вечер у него было отличное настроение.
– Может, все еще обойдется, Дима, – говорил он радостно чемпиону. – Я ему, рассказал, почему на зажиме ПМ, а не ПОМ. Мне кажется, он поверил. Вообще, если говорить честно, его понять можно. Находит в квартире зажим с буквами ПМ, потом видит меня в своем халате и тапках… Поневоле «неуд» поставишь.
– Все равно он дрянь человек, – пропыхтел чемпион. – Несправедливый. Есть преподаватели справедливые. Хоть «пару» влепит, а все равно не обидно. А этот подхалимов любит. Невзлюбит кого, как ни отвечай – засыпет.
– Но предмет он знает неплохо.
– Все равно. Он меня чугунным котлом обозвал. «Пару» ставь, а зачем котлом обзывать? Да еще чугунным?
Во время этого разговора в дверь постучали. Мотиков нехотя пошел открывать.
– Кого там черт несет…
В щель просунулась голова председателя совета общежития демобилизованного матроса Добрынина. Демобилизованный матрос повертел головой, профессионально обшаривая комнату взглядом, подмигнул Музею.
– Паря, на выход! К тебе канонерка швартуется.
– Какая канонерка?
Но матрос уже захлопнул дверь.
– Это он так баб называет, – пояснил чемпион.
– Может, мать приехала. – Петр быстро надел брюки и спустился на первый этаж.
В вестибюле на чемодане сидела Рита. Ее большие черные глаза были полны слез, словно в них вставили линзы.
– Вы?
Рита заплакала навзрыд.
– Это какой-то изверг…
– Что случилось? – Музей покраснел и огляделся вокруг, не видит ли кто.
– Пилит и пилит меня… день и ночь… Говорит, что я твоя любовница… Стал нарочно расписание менять… Отменит лекцию и является… Мы с Аликом просто повторяли… Ничего не было… А он вбежал как сумасшедший с топором… туристским. Алик перепугался – и в окно…
– Как он себя чувствует?
– Руку сломал… все тело отбил…
Рита вытерла платочкам слезы.
– В общем, я ушла от него, – сказала она решительно. – Пусть выслеживает кого хочет. С меня хватит. Буду жить в общежитии, как все нормальные люди. Я прошу, Петя, твоей помощи, у меня здесь больше никого нет.
Мимо прошли в женский отсек две знакомые девушки и с любопытством посмотрели на них. Одна задержалась возле зеркала, поправляя волосы, хотя поправлять было нечего. Вот-вот могла появиться комендантша.
– Но… собственно говоря… чем я могу помочь… Места в общежитии все заняты…
– Завтра я все устрою. Определите пока меня к девушкам. Есть же где-нибудь свободная койка?
– Да… да… я сейчас… спрошу…
– Я так и знала, что ты молодец. У тебя есть расческа? А то я свою куда-то заложила. Теперь месяц не разберешь.
Рита повеселела. Она подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу «лошадиный хвост».
– Пусть-ка помечется, черт усатый. Ревновать вздумал. С топором на человека бросился. Совсем обезумел! Спасибо, – Рита отдала Петру расческу. – Сейчас я пойду устроюсь, и знаешь что мы сделаем? Поедем в ресторан! У меня есть целых полсотни! Нет, серьезно, давай кутнем. Отметим мое возвращение в лоно холостяков. Напьемся, как сапожники!
– Я, право, не знаю… Я пойду насчет койки…
– А ты посимпатичнел. Неприятности тебе пошли на пользу. Ей-богу! Ну, уже и покраснел! Дай я тебя поцелую! Мне давно хочется тебя поцеловать.
– Да вы что… – испугался Музей.
Но Рита, смеясь, чмокнула его в щеку.
В это время, прикованная мощной пружиной к косяку, дверь страшно хлопнула, и в общежитие вбежал Свирько. Наступила немая сцена. Первой опомнилась Рита.
– Что это значит? – нахмурилась она. – По-моему, между нами все кончено.
Декан ничего не ответил. Он оглянулся, сунул руку в оттопыренный карман и вдруг выхватил огромный пистолет. Это был самодельный пистолет, какие после войны мастерили подростки из дерева и железных трубок. У пистолета было два ствола. Из боковых прорезей сыпался порох… Все это Петр Музей рассмотрел в одну секунду. В следующую секунду он прыгнул в сторону и помчался вверх по ступенькам.
– Стой! – закричал Свирько. – Стой, кому говорю! – В руках декана очутилась коробка спичек, и он стал торопливо чиркать ее о торчащие из прорезей стволов спичечные головки.
Вдруг страшно бабахнуло, и все затянуло пороховым дымам. Когда прибежала перепуганная комендантша, в вестибюле уже никого не было.
– Пацанье хулиганит, ужо доберусь я до вас, – сказала тетя Дуся, отфыркиваясь от порохового дыма своими широкими мембранами-ноздрями.
Лишь глубокой ночью Петр решился прокрасться в свою комнату. Закрыл на ключ дверь, проверил запоры на окнах и лег на кровать, не раздеваясь, только снял туфли. «Он может еще вернуться, – бормотал отличник, – псих. Просто безумный псих… Оба они психи… Привязались… Чего они ко мне привязались? Одна бегает за мной со своими поцелуями, другой бьет сапогом и стреляет из пистолета… чего я им сделал? Учился, никого не трогал…»
Музею стало очень жалко себя, и он даже слегка повсхлипывал под могучее храпение Мотикова.
Едва отличник забылся, как его разбудили странные звуки. Как будто пытались исполнить марш на водосточной трубе. Петр испуганно вскочил на кровати и стал прислушиваться. Вроде бы кто-то рыдал. Музей осторожно открыл дверь и выглянул. Несмотря на ранний час, в коридоре уже толпился народ. Из кубовой несся душераздирающий плач тети Дуси.
– Ды на каво-о-о-о ты поки-ну-л нас, со-ко-лик яс-ный!
– Что случилось? – спросил Петр стоявшего рядом демобилизованного матроса Добрыню. Председатель совета общежития подтянул брюки и сказал мрачным голосом:
– Скиф утопился.
– Ты что…
– Точно. Дуська пошла сегодня белье стирать на речку и нашла его рубашку и брюки.
– Ну и что? Может, он их потерял…
– Там еще и письмо было. Я читал. Так и написано: «Прощай, дорогой дядюшка…»
– Но он же уехал к нему в Душанбе! – воскликнул Петр Музей.
– Значит, не уехал.
– Может быть, это убийство?
– Навряд ли. Я читал письмо. «Прощай, дорогой дядюшка. Обо мне не жалейте». Кто бы это просто так написал?
Музей побежал в комнату и стал расталкивать чемпиона трясущимися руками.
– Дима, вставай! Скиф утопился!
Чемпион долго ничего не понимал, чесал волосатую грудь, потом вскочил и вытаращил на Петра глаза.
– Эт ты брось… эти шуточки…
Петр опять убежал в коридор. Там уже было не протолкаться. Тетя Дуся рыдала в окружении студентов, прижимая к груди Сашкину рубашку.
– Извели, вороги, человека… измордовали соколика… Он мне был что сын… Он в детдоме воспитывался… Такой добрый был, ласковый… Ну погодите, вороги! – Тетя Дуся вдруг перестала плакать и энергично погрозила в сторону, где находился деканат факультета механизации сельского хозяйства. – Я вас упеку куда следует! Я в милицию сейчас поеду.