Музей побрел со двора.
– Какой гад, а? – шептал он. – Драться сапогом… Котом обозвал… А еще декан… Вот пойду к ректору и пожалуюсь… Или лучше я его подстерегу на рыбалке… Надо узнать, куда он ездит… Надеть маску да палкой по шляпе… палкой…
Отличник стал строить планы мести, и ему немного полегчало. Однако вскоре его мысли перешли на проваленный экзамен. Музей снова впал в отчаяние. Еще вчера все было так хорошо… А сегодня «неуд» по механизации сельскохозяйственных ферм, декан избил его сапогом… И главное, все это совершенно неожиданно, нелепо и необъяснимо. Может, он рехнулся?
Петр Музей брел по тротуару, бормоча и потирая ушибленный сапогом затылок. Через несколько дней Петру предстояло сдавать второй экзамен, а идти готовиться у него не было сил.
Вечер был синий, теплый. С бульвара доносился запах маттиол. Осторожно, позванивая и сыпля белыми искрами, ехали новенькие красные, как игрушечные, трамваи. Стайка девчонок возле афишной тумбы ела мороженое и исподтишка подсмеивалась над прохожими.
– Вот идет заученный совсем. Наверно, студент, – хихикнула одна, показывая на Музея.
– Ученый – заученный, крученый – закрученный. Хи-хи-хи! – сочинила вторая.
– Спина в муке!
– Хи-хи-хи!
– А нос красивый!
– Студент, у тебя нос красивый!
– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!
Трое в серых пиджаках, старательно загораживаясь широкими спинами, мучили низкий облупившийся автомат «Газводы». Автомат слабо охал, бормотал и оплывал широкой черной лужей. Музей машинально остановился и стал смотреть, как один из троих ловко, с ювелирной точностью наливал в граненый стакан водку. Трое в серых пиджаках посмотрели на Музея, довели дело до конца, закусили огурцом и молча разошлись в разные стороны.
«Напьюсь!» – подумал Музей.
В магазине напротив он купил бутылку водки, сто граммов пряников и вернулся к автомату. Загородившись спиной, как это делали те, Петр налил почти полный стакан водки, сунул бутылку опять в карман и поднес стакан ко рту.
Рядом остановилась молодая женщина с девочкой.
– Мама, я хочу чистой!
– Зачем тебе чистая? Чистая плохая. Пей сладенькую.
– А дядя пьет!
Музей, закрыв глаза, хватил из стакана. Цепкая сильная клешня сжала ему горло, кипящая жидкость обожгла рот и внутренности. Петр стоял, выпучив глаза, и делал судорожные глотательные движения. Водка лилась назад изо рта и носа.
– Вот видишь, Мариночка, я же говорила, что чистая – бяка, – сказала молодая мама.
– Это потому, что дяде не лезет. Ты, дядя, когда не лезет – не пей. Когда мне кисель не лезет, я никогда не пью.
– Извините, – пробормотал Музей. – Я вымою стакан…
– Ничего, я сама вымою.
Музей отошел и оглянулся. Девочка пила воду, а мать смотрела ему вслед.
По дороге домой Петр купил три бутылки пива и напился пивом. Пьяный Петр Музей оказался неоригинальным. Как и все пьяные в общежитии, он приставал к коту, который грелся в кубовой возле титана, плакал и не мог устоять перед соблазном – стянул кипящий чайник тети Дуси.
До начала переэкзаменовки оставалось три часа. Петр Музей лихорадочно листал учебник. Все было вроде бы хорошо знакомо, но иногда в памяти наступали провалы. Такое случалось с ним и раньше от волнения.
Сзади Петру передали записку:
«Приходи в коридор перед кафедрой ботаники. Третий фикус. Очень важно».
Подписи не было. Почерк женский.
Отличник захватил с собой учебник и пошел на кафедру ботаники. Кафедра располагалась на четвертом, самом последнем этаже. Эта часть была самой красивой в институте. Под стеклянной крышей в больших дубовых кадках росли диковинные цветы, было чисто и тихо.
Третий фикус стоял в самом конце коридора. Собственно говоря, это был не фикус в обычном комнатном варианте, а настоящее развесистое дерево, под кроной которого можно было легко спрятаться (что и делали парочки по вечерам).
За фикусом у окна Петр увидел Риту. Та сделала ему знак не разговаривать громко.
– Тебя никто не видел?
– Нет.
– Делю очень плохо. Знаешь, какой вчера был скандал!
– Он что, рехнулся?
– Он нашел в комнате твой блокнот, зажим и решил, что ты – мой любовник! – Рита рассмеялась. На ней было легкое платье с глубоким вырезом на груди. – Хоть бы правда было, не так обидно. Ха-ха-ха!
– Ничего не вижу смешного. Как у вас очутился мой блокнот?
– Нашел на речке один мой знакомый. Мы по нему повторяем формулы. Сильнейший блокнот. Я хотела тебе его отдать, да он куда-то девался. Оказывается, его Свирько стащил. Собирал улики против тебя. Ха-ха-ха! Но блокнот еще куда ни шло, а вот зажим с буквами ПМ… Это значит, ты раздевался. Вот умора! Откуда он взялся, понятия не имею. А я смотрю – целую неделю дуется, фыркает, косится. Но видно, он еще сомневался, а когда застал тебя в своих тапках и халате… Вчера всю ночь скандалил. Бегает с этим дурацким сапогом и скандалит. Он тебя больно ударил?
– Я это дело так не оставлю. Пойду сейчас к ректору.
– Ну и что?
– Он мне «неуд» поставил и бил сапогом. Его за это с работы снимут.
– Жди. Над тобой весь институт будет потешаться – вот и все.
– Отелло чертов!
– Куда там Отелло! Он шпионит за каждым моим шагом. Если он сейчас увидит нас, сапогом ты уже не отделаешься.
Музей оглянулся. Коридор был пуст.
– Что же мне делать?
– Стать моим любовником. Это единственный выход. Ха-ха-ха! Хоть не зря страдать будешь. Он теперь от тебя не отстанет до самой смерти.
– Он мне поставил «неуд».
– Вчера он сказал, что аспирантуры тебе не видать, как своих ушей.
– Вот гад!
– Но! Но! Не забывай. Все-таки он мой муж.
– Если и сейчас он мне поставит «неуд», я пойду к ректору и все расскажу.
– Да брось ты! Подумаешь – «неуд»! Давай я тебя поцелую, и махнем в кино!
– У тебя вечно на уме одни шуточки…
– Нет, серьезно! Теперь все равно тебе никто не поверит, что мы не целуемся. – Рита быстро обняла за шею Музея и поцеловала отличника в щеку. Петр вырвался и побежал. В конце коридора он перешел на шаг и оглянулся. Рита смеялась, очень довольная.
– Я буду в читалке до пяти! – крикнула она.
В приемной ректора было очень тихо. По ковру от шкафа к шкафу бесшумно скользила секретарша, бесшумно перемещалась в огромных, почти до потолка, часах плоская золотая тарелка маятника. Двойные, обитые черной кожей двери не пропускали из коридора ни звука, хотя там вовсю бушевал перерыв. И только из крошечной, расположенной очень высоко форточки доносилось чириканье воробья. У Петра было такое ощущение, будто он нырнул с шумного берега в глубокий стоячий омут.
Приемный день у ректора был лишь послезавтра, и в списке значилось уже девятнадцать человек, но у Петра Музея был такой жалкий, растерянный вид, что секретарша внимательно посмотрела на него, сходила к ректору и сказала, что ректор примет его сегодня, но не раньше, чем через час.
Весь этот час Петр просидел на краешке глубокого кожаного кресла, одного из десяти стоявших в ряд напротив двери в кабинет. Время от времени в приемную заходили люди, шептались с секретаршей, некоторые уходили, а некоторые садились в кресла и утопали в них по самый затылок.
Петр Музей заготовил страстную речь. Он решил во всех подробностях рассказать ректору об этой некрасивой и несправедливой истории, о моральном облике декана, который мстит лишь по одному подозрению, о том, что он только что второй раз сдавал «Механизацию» и второй раз Свирько поставил ему «неуд». Конечно, он отвечал неважно, об этом надо сказать честно, но нельзя отвечать хорошо, когда знаешь, что экзаменатор радуется каждому твоему промаху и придирается к каждому слову. Но все же твердый «уд» он заработал. Пусть ректор назначит ему третью переэкзаменовку в присутствии комиссии, и тогда все увидят подлость декана. Один на один он больше сдавать не намерен.