То, что было так темно, опасно и жутко ночью, теперь днем, на солнце, в просыпавшейся улице казалось совсем другим. Выжегшиеся в мозгу, оставшиеся на память от пленницы, две палочки с перекладиной, похожие на шалаш радовали, как первое знание, которым хочется ребенку удивить встречного.
Разговаривать беспризорному бродяге было не с кем. Он остановился перед оборванной афишей и с уверенностью опытного грамотея стал рассматривать ее. Две палочки с перекладиной тотчас же выскочили из скучного ряда и стали перед ним, как вкопанные.
Пыляй засмеялся.
Он пошарил глазами в другой строчке и, найдя там такого же уродца, решительно проворчал:
— Может, обойдусь еще и без девчонки! Тоже хитрость, подумаешь. Глаза отвела, сквернавка!
Отпустивши несколько крепких ругательств по адресу предательницы, он с успокоенным сердцем и приливом нового любопытства принялся за рассматривание афиши.
— Что она там еще чертила? — вспоминал он, — какая там еще закорючка из ее имени выходила? Не вспомнить, пожалуй! Ах ты!
Какой-то прохожий с любопытством остановился возле разговаривающего с самим собой оборванца.
— Пьяный что ли ты, мальчишка? С этих-то пор, бесстыдник!
Но глаза оборванца были ясны и светлы. Прохожий утих, спросил:
— Что ты тут бормочешь? Потерял, что ли, что?
— Потерял! — буркнул Пыляй.
— Что потерял-то? — уставился в землю тот с видимой готовностью принять участье в поисках, — где?
— Да не тут, а вот где! — ткнул Пыляй в афишу.
— Что тут?
— Букву потерял!
— Ну? — удивился прохожий, — вот штука! Какую?
— Какую? — протянул Пыляй, повторяя в уме имя, — очень простую — лы называется!
Прохожий искал недолго, ткнул пальцем с величайшей услужливостью:
— Вот!
Пыляй рассмотрел ее, запомнил, представил, с закрытыми глазами, кивнул головой:
— Она самая. Теперь еще одну не найду никак. Какая такая — я — будет?
Охотливый прохожий показал и эту. Пыляй промерил ее, проглотил в уме и чтобы не было уже у прохожего сомнения в том, что он лишь случайно потерял эти буквы, он ткнул в хорошо знакомую и заметил:
— Вот она — а! Я, гражданин, все знаю!
Прохожий ушел. Пыляй победителем тронулся дальше. Он отыскал эту букву и на следующей, новенькой афише, которую только что распластал на заборе парень с ведерком клея в руках и огромным свертком таких же нарядных листов за плечами.
— А? — спросил его Пыляй с гордостью.
— А! — подтвердил тот.
И вдруг, ослепительно, как молния, блеснула идея в голове мальчишки. Он облюбовал себе нового уродца в ряду букв и, ткнув в него пальцем, спросил, сухо:
— А эта как называется?
— Ж-ж-ж, — прожужжал наклейщик и взглянул на оборванца, — неграмотный, что ли?
Пыляй не ответил, но усмехаясь, ткнул в следующий значок:
— Это что за крендель?
— В! — пояснил тот, — воскресение написано, видишь? Воскресение — в первая буква. А дальше — о — видишь: кружок такой — это о! Понял? Да ты что ни одной буквы не знаешь, что ли?
— Маракую кое-как, — неопределенно ответил Пыляй, уставившись на афишу, — подучиваюсь.
Наклейщик ушел. Пыляй подождал прохожего и спросил его небрежно, указывая на следующую букву.
— Забыл, как вот этого называют?
Прохожий ответил. Пыляй протвердил про себя несколько раз и запомнил со смехом. Девчонка была права — никакой особенной трудности в этом деле не было. Афиш было много, прохожие отвечали с полной готовностью.
Пыляй шел без пути и цели, жевал булку и постигал книжную премудрость со скоростью, самого его изумлявшей. Он не замечал времени за этим занятием, не чувствовал страха перед Коськой и забыл о коварном предательстве девчонки.
К вечеру, после усиленных занятий, он при помощи какой-то молоденькой нарядной барышни прочитал целое слово на вывеске и оторопел от радости:
— Булочная? — взвизгнул он.
— Булочная! — подтвердила она.
— Булки продают тут?
— Булки!
Он исчез в дверях булочной прежде, чем барышня успела расхохотаться над наивным восторгом мальчишки.
Пыляй вышел с булками, как с драгоценным багажом. С крыльца булочной он оглядел улицу с насмешливой снисходительностью. Впервые в нем рождалось ощущение связанности с этим огромным хозяйством, — с домами, с мостовыми, с трамваями, с извозчиками. Он ласково оглянулся на вывеску, которая приобщала его к чужому миру. Маленький оборванец сошел с крыльца гражданином своей страны, — он не чувствовал себя более отрезанным от людей и их жизни.