— А спичек надо?
Иван Архипович взял коробку, заплатил деньги. Крошечный купчик этот скинул с головы картузик, бросил туда пятачок, потряс звенящими монетами и закричал, не скрывая своего торжества:
— Сорок копеек наторговал, ей-право!
Он шел дальше, продавал спички и, получая деньги, вытряхивал их все из картуза, пересчитывал и восторженно доводил до сведения покупателя:
— Скоро полтинник будет!
В павильон шипя вполз вагон. Пассажиры сорвались с мест. Мальчик кончил песню, но шапчонку свою он протянул слишком поздно: вороху шляп, картузов, непромокаемых пальто, остервенело осаждавших вагон, было не до него.
Мальчишки заглянули в шапку артиста, выбрали оттуда деньги и перебрались за угол в другой павильон. И через минуту уже слышал Иван Архипович оттуда:
Иван Архипович остановил проходившего мимо оборванца, спросил:
— Слушай, ты не знаешь такого мальчишку — Пыляем звать?
— А тебе зачем?
— Надо.
— Не знаю.
Какая-то старушка в белом шарфике на сморщенной шейке покачала головой:
— Где родители твои?
— Умерли.
— Что ты в приют не идешь?
— Местов нет.
Он проворно ушел, ничего не прося — должно быть все они давно уже уверились в бесполезности обращения к этой толпе запакованных в пальто, пиджачки, юбки и кофточки, запечатанных в них накрепко людей.
— Разве всем напомогаешься? — вздохнула старушка.
Иван Архипович ответил зло:
— Я не видал, чтобы вы хоть одному помогли:
— Дерзкий! — отвернулась старушка от него.
Чугунов встал. Тяжкий, как камни, суровый, как свинцовое небо, набухшее тучами, страшный быт этих маленьких людей стоял перед ним. Он с тоской пошел было к вагону трамвая, как вдруг с передней площадки сошла девочка, огрызаясь назад:
— А тебе жалко? Не у тебя прошу!
— Иди, иди, девочка! — кричал кондуктор.
Иван Архипович загляделся на маленькую нищенку. Косичка у нее жалко болталась на спине, из коротких рукавов заплатанного пальтишка, как восковая свечка, торчала только одна худенькая ручонка — другой рукав болтался на обрубке руки.
— Девочка! — крикнул Чугунов, — девочка!
Она пугливо втянула в плечи маленькую головку в большом нависшем платке, но оглянулась. Чугунов узнал в ней нищенку, которую видел в больнице. Она подошла к нему с протянутой рукой. Иван Архипович схватил ее ручонку.
— Ты помнишь, я в больницу к тебе приходил?
Она, вспоминая, кивнула головой, но промолчала.
— Разве тебя уже выпустили из больницы?
— А чего ж? Я — здоровая!
— А рука?
— А что рука? Нету руки.
— И опять по вагонам ходишь?
— А что ж не ходить. Не маленькая я, даром кормить не будут.
Чугунов решительно взял ее за руку:
— Пойдем, я тебя даром покормлю. Пойдем к нам.
Ему пришлось уговаривать ее очень долго. Только напуганная полившим дождем, решилась она войти с ним в трамвай.
Более же всего ее соблазнило обещание Чугунова, дать какие-нибудь башмаки на ее босые ноги.
— Смотри, — проворчала она, когда вагон тронулся, — ты башмаки обещал!
— Получишь! — подтвердил Чугунов.
Долго девочка стояла в проходе, покачиваясь и вздрагивая, цепляясь ручонкой за спинку скамейки и каждый раз, когда кондуктор кричал: «граждане, получайте билеты!» — она пугливо втягивала голову в плечи, прикрываясь сползавшим на лоб платком.
И Иван Архипович должен был успокоительно махать перед ней билетами.
Дама с накрашенными губами, о пальто которой толкалась нищенка, брезгливо поднялась и отошла подальше. Девочка не посмела сесть. Иван Архипович не успел показать ей на место, как против нее уселся сытый человек в широчайшем пальто. Он жевал бритыми губами ягодки винограда, вытягивая их пухлыми пальцами из пакета, и рассматривал девочку, как самое наизаконнейшее явление в природе.
Иван Архипович вышел из вагона вслед за нищенкой с душой, распухшей от тоски, как улицы от дождя и тумана.
— Башмаки-то дашь? — еще раз повторила девочка, останавливаясь в раздумье, — или нет?
— Сказал, что дам.
— Ну, пойдем!
Иван Архипович ласково наклонился к ней.
— Я постараюсь тебя в приют устроить…
— А я не пойду туды! — отрезала девочка.
— Почему?
— Так.
По сжавшимся обидчиво губам ее видно было, что она знает много, но не желает отвечать. Иван Архипович пожал плечами: