– У меня нет желания ехать туда, – отрезала Матильда. – Я слышала, что тамошние сеньоры необузданные и строптивые. – Она метнула взгляд на Алиенору.
– Так всегда было, – ответила Алиенора. – Это оттого, что в Аквитании много гор и рек, и каждый сеньор считает себя королем своей долины. Они всегда сражались между собой, но я уверена, что теперь, любя меня и зная моего господина как сильного правителя, они не будут столь непокорны. В моих городах Пуатье и Бордо всегда спокойно и безопасно, люди там живут хорошо. Мое герцогство – земля знаменитых монастырей и церквей, в нем процветают искусства и поэзия.
– Вы, вероятно, имеете в виду ваших трубадуров, – пренебрежительным тоном отозвалась ее свекровь. – Я слышала, что они поют только о любви и связанных с нею глупостях.
– Любовь не глупости, – возразила Алиенора. – В Аквитании это важная часть жизни. И женщины там ценятся, как нигде в другом месте. Поверьте мне, мадам. Я знаю, ведь я жила во Франции…
– Где от женщин требуется добродетельность и покорность мужьям, – вставила императрица.
Генрих, поигрывая своим винным кубком, посмотрел с наигранным удивлением на мать, спрашивая себя, всегда ли она являла собой пример добродетельной покорности по отношению к его отцу. Но Матильда была женщиной целеустремленной и не обратила внимания на сына.
– Полагаю, вы согласитесь, – сказала она, глядя на Алиенору, сидевшую с маской безразличия на лице, – что приехать из Аквитании, как мне говорят, ничуть не лучше, чем приехать из борделя!
Алиенора вспыхнула, но Генрих опередил ее. Он сидел во главе стола, с интересом и любопытством слушая разговор между матерью и женой, но теперь все зашло слишком далеко.
– Вы считаете Алиенору не слишком добродетельной?! – пролаял Генрих. Лицо его покраснело. – Не забывайте, она моя жена!
Императрица вспылила не меньше, чем Генрих:
– Я не только думаю. Я знаю! Эта женщина либо обманула тебя, сын мой, либо ты утратил уважение ко мне, приведя ее сюда и вынудив меня принять ее.
Алиенора поднялась.
– Я ухожу! – воскликнула она. – Я не позволю, чтобы обо мне говорили в таком тоне.
– Ну, тогда скажи, что ты не была любовницей Жоффруа, – бросила ей императрица.
Алиенора замерла, затаив дыхание, и на некоторое время, пока она замешкалась с ответом, воцарилось молчание. Выражение лица Генри, как это случалось довольно часто, стало непроницаемым.
– Я не буду это отрицать, мадам, – ответила Алиенора, чувствуя, как горят ее щеки. – Но я хочу, чтобы вы знали: Жоффруа сказал мне, что несчастен в браке и что как мужчина и женщина вы были отвратительны друг другу. Скажите, если это было не так.
– Мои отношения с Жоффруа не твое дело. А ты совершила зло. Но еще худшее зло – то, что вышла за моего сына, будучи любовницей его отца.
– Хватит! – прорычал Генрих. – Я больше не намерен это слушать. Вы, матушка, должны хранить при себе свои тайны, если хотите сохранить ту власть, что у вас еще осталась в этом мире… и остатки моей любви. – Голос его звучал саркастически.
– Живите, как вам позволяет ваша совесть! – Матильда вскочила на ноги. – Грех и кровосмешение совершила не я. И помяните мои слова: наступит день, когда придет возмездие. Бога не обманешь. А угрожать мне, Генри, нет нужды. Конечно, все это необходимо сохранить в тайне. Неужели ты думаешь, что я выставлю себя на позор, сообщив миру, будто мой покойный муж имел интрижку с самой скандальной женщиной в христианском мире? И знай, до меня доходили слухи…
– Хватит! – взревел Генрих. Кровь хлынула ему в лицо.
– Ты прав, – вспыхнула Алиенора и, подобрав свою мантию, с царственным видом вышла из комнаты.
– Надеюсь, вы довольны собой, матушка, – прохрипел Генрих. Взгляд его метал молнии.
– Твой брак имел политический резон. Я не отказываю тебе в этом, – пробормотала Матильда. – Но я могу только сожалеть о том, что у твоей жены запятнанная репутация, ведь она оскорбила меня с моим мужем, твоим собственным отцом. И после всего ей хватило наглости заявиться сюда и ожидать почетного приема.
– Матушка, – понизив голос, сказал Генрих, подаваясь вперед и заглядывая ей прямо в глаза. – Возможно, вы не слышали или не поняли меня. Но Алиенора – моя жена, и вы будете относиться к ней с уважением, как и я. Я люблю ее, люблю до безумия, и лучше вам смириться с этим. Для меня не имеет значения, что в прошлом она вела себя не как добродетельная женщина, потому что я и сам нередко так поступал, а потому не мне судить ее. Но я знаю, что жена любит меня и верна мне, так что оставим это раз и навсегда.
– Ты глупец, потерявший голову от любви! – отрезала Матильда. – Настанет день – и ты поймешь это. Ты сын своего отца, такой же упрямый и неуемный.
– Не забудьте, матушка, что я и ваш сын, – напомнил Генрих.
– Нет, Генри, ты дьявольского семени, а дьявол не выпускает из вида свою родню. А теперь иди. Оставь меня. Я устала.
– Прекрасно. Мне просить вашего благословения на ночь, матушка? – усмехнулся Генрих. – Впрочем, не буду вас беспокоить. Поскольку я дьявольского семени, ваше благословение не пойдет мне во благо. Но чего бы я хотел, так это перемирия. Вам не нужно дружить с Алиенорой. Даже я, глупец, потерявший голову от любви, как вы говорите, не прошу об этом. Но я прошу неизменно оказывать Алиеноре уважение, подобающее ей по титулу и как моей жене, если только такое возможно. Вам это ясно?
Матильда ничего не ответила. Она смотрела на сына с бесстрастным выражением лица.
– Я жду, – любезно проговорил Генрих.
– Хорошо, – процедила сквозь зубы она. – Я постараюсь встречаться с ней как можно реже.
– Насколько я понимаю, Алиенора сама больше не захочет вас видеть, – ответил Генрих.
– Мне очень жаль, Алиенора, – сказал Генрих, забираясь в кровать и заключая жену в объятия. – В особенности жаль, что моя мать решила отравить своим ядом наше воссоединение и мое знакомство с малюткой Вильгельмом. – Он поцеловал ее. – Малыш такой замечательный. Как две капли воды похож на меня.
– Я люблю тебя, Генри, – проговорила Алиенора, чувствуя собственную уязвимость.
Герцогиня положила голову мужу на грудь, и ощущение его силы принесло ей утешение. А потом она начисто забыла о Матильде, потому что знакомая волна страсти прошла по всему ее телу, и она отдалась сладостным ласкам мужа, хотя это и длилось недолго. Генрих, истосковавшийся по ней за долгие месяцы, быстро перешел к делу.
– Господи, как хорошо снова владеть тобой! – воскликнул он, а потом, охваченный страстью, уже не мог произнести ни слова.
Желание Алиеноры было не менее сильным, и они оба потеряли голову – перекатывались между простынями, прижимались, пожирали друг друга, и ей казалось, что она сейчас умрет от наслаждения. Потом, лежа в блаженном изнеможении, они в удивлении смотрели друг на друга, потрясенные глубиной собственной страсти.
– Прошу тебя, никогда больше не оставляй меня так надолго, – сказала Алиенора, прикасаясь к щеке Генри.
– Я думаю, мне придется это делать, если по возвращении меня будет ждать такое! – ухмыляясь, пошутил он. – Клянусь Господом, женщина, ты настоящее чудо! Я ни с кем не чувствовал такого. – Теперь он говорил серьезно.
– Я сделаю так, что тебе будет даже лучше, – пообещала Алиенора, чувственно соскользнув к изножью кровати. – Что ты скажешь об этом, мое сердце? Или об этом?
– Алиенора, ты ненасытна! – застонал Генрих, вытягиваясь от наслаждения. – Ты понимаешь, что за это ты можешь на три года быть отлучена от Церкви?
Алиенора тут же прекратила делать то, что делала.
– Только если я признбюсь, – пробормотала она. – Но сказать по правде, я не считаю это грехом. – Она вернулась к прерванному занятию.
– Тогда мы вместе будем гореть в аду, и пылай все огнем! – простонал Генрих.
Утром герцог встал рано. Он собирался на охоту и вообще не любил залеживаться в постели, а всегда спешил уйти.
– Охота для него – настоящее добровольное мученичество, – посетовала его мать.
Матильда подчинилась требованию сына, и между ней и Алиенорой воцарилось необъявленное и ненадежное перемирие. Они встретились утром перед завтраком в часовне и настороженно обменялись поклонами.