В следующем ряду, таща за собой собаку, прошел старый Атототл. Он направлялся к жрецу. Поскольку он был касиком, главным в Квилапе человеком, он пользовался этой привилегией. Чимал проложил себе путь в устремившейся за ним толпе. На краю пола ждал Китлаллатонак. Он выглядел устрашающим в своем старом черном одеянии, запятнанном кровью. Атототл подошел к нему, протянул руки, и оба мужчины склонились над визжащей собакой. Она смотрела на них, высунув язык и тяжело дыша от жары. Китлаллатонак, выполняя свою обязанность верховного жреца, вонзил в грудь животного черный обсидиановый нож. Потом с достигнутым практикой умением он вырвал из груди еще бьющееся сердце и высоко поднял его как жертвоприношение Тлалоку, позволяя каплям крови стекать в стебельки растений.
Больше ничего сделать было нельзя. Но небо продолжало оставаться безоблачным, все так же лились с него потоки жары. Один за другим несчастные жители деревни побрели прочь с поля. Чимал, который всегда ходил один, не удивился, заметив позади себя Малиньчи. Тяжело переставляя ноги, она молчала, но молчание это длилось недолго.
– Теперь непременно пойдет дождь, – сказала она в слепой уверенности. – Мы плакали и молились, а жрец принес жертву.
«Но мы всегда плачем и молимся, – подумал он, – а дождь то идет, то не идет. А жрецы в храме хорошо поедят сегодня – у них будет добрая жирная собака». Вслух же он сказал:
– Дождь непременно пойдет.
– Мне шестнадцать, – проговорила она, и когда он не ответил, добавила: – Я хорошо готовлю лепешки и я сильная. Однажды у нас не было маиса, зерно было неочищено и не было даже известковой воды, чтобы сделать лепешки, и тогда моя мать сказала...
Чимал не слушал. Он погрузился в свои мысли и позволил ее голосу течь мимо него, как ветер, не задевая его чувств. Они шли рядом к деревне. Что-то задвигалось наверху, вынырнуло из жара солнце и скользнуло по небу к серой стене западного утеса за домами. его глаза следили за этим хищником, направляющимся к тому выступу скалы... Но хотя взгляд его был устремлен на птицу, мыслями он был далеко от нее. Ни скала, ни птица не были важны – они ничего для нет не значили. Существовали вещи, думать о которых не стоило. Они продолжали идти, и лицо его было мрачным и неподвижным, хотя мысли являли собой средоточие горячих, раздраженных споров. Вид птицы и воспоминание о той ночи на скале – все это можно было забыть, но мешает умоляющий полос Малиньчи.
– Мне нравятся лепешки, – сказал он, осознав, что голоса больше не слышно.– Я больше всего люблю их есть... – И вновь, подстегнутый его интересом, зажурчал голос, и он вновь перестал обращать на него внимание. Но тлевшая в нем искорка раздражения все не гасла и не погасла даже тогда, когда он, внезапно повернувшись, оставил Малиньчи и направился к дому.
Его мать была у метатла. Она молола зерно к вечерней еде – на ее приготовление уходило два часа. Такова была женская работа. Она подняла голову и кивнула ему, не прерывая обычных движений:
– Я вижу там Малиньчи. Она хорошая девушка и очень прилежно работает.
Малиньчи стояла в обрамлении дверного проема, уверенно попирая пыль босыми ногами. Округлые полные груди выступали под падающим с плеч хайпилом. Руки она держала опущенными и сжатыми в кулаки, как будто ожидала чего-то. Чимал отвернулся, лег на циновку, выпил холодной воды из кувшина.
– Тебе почти двадцать один, сын мой, – с раздражающим спокойствием проговорила Квиах, – пора присоединиться к клану.
Чимал знал все это, но, зная, не принимал. В 21 мужчина должен жениться; в 16 девушка должна выйти замуж. Женщине нужен мужчина, чтобы он приносил для нее еду; мужчине нужна женщина, чтобы она готовила для нет еду. Вождям клана надлежало решать, кому на ком нужно жениться, чтобы принести большую пользу клану, куда приглашать сваху...
– Пойду посмотрю, нельзя ли добыть немного рыбы, – сказал он внезапно и достал из углубления в стене свой нож. Мать ничего не ответила ему; ее низко склоненная голова покачивалась в такт работе. Малиньчи ушла, и он торопливо направился между домами к тропе, что вела на юг, мимо кактусов и камней к краю долины. Все еще было очень жарко, и когда тропа побежала по краю оврага, ему стала видна река, мелевшая в это время года. Но в ней еще была вода, и от нее тянуло прохладой. Он торопливо шел к пыльной зелени деревьев у входа в долину, и по мере того, как он шел, каменные стены впереди как будто смыкались теснее. Здесь, под деревьями, было прохладнее. Одно из деревьев упало с тех пор, как он был здесь в последний раз, – можно будет принести домой растопки для очага.