— Все это так, моя дорогая Рита, — вставила миссис Мэрроу. — Но когда они принимали кого-то в свой круг, с ним возились, как с испорченным ребенком, которого балуют и которому льстят сверх всякой меры. Не так ли, Шеррод?
Полковник пробормотал что-то невнятное, а остальные засмеялись. Рита поднялась.
— Я думаю, что леди уже пора удалиться, — произнесла она. — Андрэ, не забывай, пожалуйста, что для Браунингов это был очень длинный день.
Глава 22
Колби вошла в свою комнату, отослала свою горничную и стала сама раздеваться, сражаясь дрожащими пальцами с целой армией маленьких жемчужных пуговиц, ни разу не взглянув на кровать.
Пытаясь найти хоть какое-нибудь утешение перед предстоящей ночью, она подошла к высоким окнам, выходящим в сад, теперь уже совсем темный, только из боковой комнаты, на первом этаже пробивался слабый свет. Когда она обернулась, в спальню из своей гардеробной входил Нэвил, неся роскошный серебряный поднос с графином и стаканами. Она не знала, что он вернулся, и вздрогнула, увидев его.
Нэвил поставил поднос на стол рядом с кроватью и начал разливать бренди.
— Дальше по коридору я обнаружил дверь в мою гардеробную, — сказал он насмешливо. — Вот это я отобрал у молодого лакея, который, как я подозреваю, выполнял чье-то задание. Ты думаешь, Барро будут возражать?
— Не знаю, — ответила Колби, ее голос едва был громче шепота.
— Во всяком случае, я это сделал и думаю, что они поймут. — Он предложил ей стакан и с удивлением увидел, что Колби напугана; ее глаза были растерянными, в них стояли слезы, как у ребенка. Это была совершенно другая Колби. Куда девалась уверенная, холодная, колючая женщина, которую, как ему казалось, он знал. Его поразила мысль о том, что борьба с такой Колби доставляла ему удовольствие.
— Мы можем отложить эту ночь, — сказал он, тронутый ее состоянием, и решил дать ей время снова обрести самообладание.
Колби залпом выпила бренди и вернула стакан Нэвилу. В брошенном ею взгляде был вызов.
— Если отложить неприятную обязанность, она все равно остается неприятной, — сказала Колби и пошла к кровати походкой приговоренного к виселице. Она развязала халат и забралась в постель, всем своим видом напоминая жертвенного ягненка.
Если бы Колби специально искала способ оскорбить Нэвила, то вряд ли ей удалось бы задеть его сильнее. Это было сказано точно таким же голосом и почти теми же словами, которыми Грэйсия Альварес презрительно отвергла его, когда он вернулся к ней, надеясь обрести поддержку и любовь. Тогда он круто развернулся и бежал. Сейчас было не то. Ставки были другими, и он был другой.
Нэвил сорвал с себя халат и ночную рубашку и бросил их на спинку кровати. Он задул свечи и с размаху накрыл ее своим длинным мускулистым телом.
Колби лежала неподвижная и бесчувственная, в то время как он руками провел по ее шее, легонько нажимая большими пальцами на горло. Дыхание его было возбужденным, почти свистящим. Вскоре он одной рукой достиг затылка, захватывая пряди волос и приближая ее лицо к своему. Потом с силой раздвинул ее губы.
Второй рукой волнообразными движениями он сдвигал шелковую ночную рубашку, пока рука его не проложила себе дорогу между ее ног, и он начал исследовать самую ее суть.
Колби проклинала свое своенравное тело, боролась с нарастающими ощущениями, сводящими ее с ума и сокрушающими препятствия, о существовании которых она не подозревала, не уверенная в том, хочет ли она от этих ощущений избавиться. Единственное, что она хорошо понимала, это то, что она была сердита на себя и на этого человека, пробуждавшего в ней женщину. Она чувствовала себя неопытной, ранимой и чересчур земной.
Нэвил наслаждался тем, как под ним конвульсивно оживало ее тело, и вновь вспыхнувшим возбуждением, которое он считал давно потухшим. То, что вначале было лишь бесстрастным гимнастическим упражнением, призванным потешить его самолюбие, проучить эту сводившую его с ума женщину и овладеть ею, превратилось в полное острой страсти слияние их в единое целое, доставившее ему наслаждение, которого он не испытывал ни с одной женщиной.
Его огонь передался ей, и она, презрев все последствия, плыла вместе с ним на волнах неутоленного желания, извиваясь под ним, нисколько не стесняясь своей раскованности. Ей хотелось стонать, кричать, смеяться, сделать что-нибудь, чтобы дать выход тому освобождению, которое она испытала; но она уже и так слишком выдала себя.
Наконец к Колби вернулся рассудок. Она отодвинулась и повернулась к нему спиной. Этой ночью он одержал победу, но не завоевал ее сердце, утешала себя Колби.