Чингу осторожно отодвинулся и погладил ее живот, все еще остававшийся почти плоским, хотя ребенку у нее в утробе было уже около четырех месяцев.
– Аманда, рожденное тобой дитя навеки свяжет нас воедино. И через него ты сумеешь ощутить себя во мне, как я уже давно ощущаю себя в тебе.
– Но, Чингу, – слабо возразила Аманда, – я ведь давно стала твоей женой и считаю нас единым целым.
– Нет, Аманда. – Чингу ласково прижал пальцы к ее губам. – Твои чувства еще не столь глубоки, как мои, но я могу позволить себе быть терпеливым, когда ты рядом. Я буду всегда мечтать о том дне, когда обрету счастье, разделив с тобой чувство, но пока вполне доволен и тем, что имею, ведь по крайней мере твое тело уже откликается на мою любовь.
Аманда была слишком потрясена такой проницательностью и откровенным признанием в любви и лишь молча следила, как Чингу скользил взглядом от ее живота вниз, по длинным стройным ногам, до едва заметного маленького шрама на лодыжке. Сосредоточенно хмурясь, Чингу протянул руку и потрогал белесый крестик между следами от ядовитых зубов.
– Когда я впервые увидел тебя, он был совсем свежий, Аманда. Кем был тот, кто сумел удалить яд из твоего тела? Это был человек, которого ты звала женихом?
– Нет, Чингу, это был другой человек. Но разве это так важно? – Почему-то Аманде не хотелось в эту минуту вспоминать тот день в лесу, когда Адам спас ей жизнь.
Чингу напряженно прищурился, заметив, как потупилась Аманда, не желая отвечать. Однако вспышка острой ревности не позволила ему уступить:
– Аманда, я хочу знать, кому должен быть благодарен за спасение твоей жизни и почему на тебя напала змея.
Было ясно, что своими колебаниями она сделает только хуже, и Аманде ничего не оставалось, как начать рассказ.
– После того как был сдан форт Уильям Генри, я заблудилась в лесу и нечаянно наступила на змею. А тот человек, который нашел меня, сумел отсосать яд и лечил меня, пока я не смогла идти сама. Он привел меня в форт Эдуард.
– Кто этот человек, Аманда?
– Его зовут Адам Карстерс.
Лицо Чингу напряглось, хотя он хотел скрыть свои чувства.
– Это имя знакомо мне. Адама Карстерса хорошо знают многие белые. Французские солдаты всегда шутили над ним, потому что он всегда имел успех у женщин.
– Что бы о нем ни болтали, Чингу, он спас мне жизнь и относился ко мне заботливо и с уважением, пока я находилась под его опекой. И я буду благодарна ему до самой смерти.
При виде того, с каким убеждением Аманда говорит о благодарности другому мужчине, Чингу снова содрогнулся от ревности и поспешил скрыть лицо, наклонившись к маленькому шраму. Наконец ему удалось совладать с гневом настолько, чтобы решиться поднять голову. Влажный блеск его черных глаз удивил Аманду: неужели Чингу старается скрыть слезы? А он вдруг грубо схватил ее за плечи дрожащими руками. От избытка чувств его глубокий голос то и дело срывался на хрип:
– Я ужасно завидую тому человеку, потому что он, а не я высосал яд из твоего тела, и ощутил, какова на вкус твоя кровь, и сделал тебя навеки обязанной за спасение своей жизни, Аманда. Потому что ты должна принадлежать мне, только мне, и думать обо мне одном. Аманда, мне не знать покоя, пока ты помнишь о нем!
– Чингу! – В ее возгласе послышался укор, и она поспешно обняла его и прижалась всем телом. – Одумайся, что ты говоришь! Мы с Адамом были просто друзьями, и не больше! И тебе вовсе нет нужды без толку себя мучить! – Ласково сжимая в своих мягких нежных ладошках его лицо, она зашептала, почти касаясь губами его губ: – Ты познал меня так, как ни один другой мужчина, Чингу! Я навек стала твоей. Это твоего ребенка я ношу под сердцем, и я горжусь этим! – Ее слова были полны чувства, ибо она свято верила, что говорит истинную правду.
Столь серьезные беседы звучали в их вигваме вовсе не каждый вечер. Например, однажды Чингу, несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу почувствовал на себе пристальный взгляд лежавшей рядом жены и сказал:
– Ты что-то хотела спросить, Аманда?
– С чего ты это взял, Чингу? – поразилась она. Способность молодого индейца угадывать ее мысли всегда казалась удивительной.
– По твоему лицу я вижу, что страх мешает тебе говорить. Ну же, не тяни, задавай свой вопрос. Я готов удовлетворить твое любопытство. Можешь не бояться моего гнева.
– Ну, – нерешительно начала она, не спуская настороженного взгляда с длинного пучка волос у него на макушке, – понимаешь, Чингу, то, как у вас принято убирать волосы, кажется мне странным и довольно неудобным. Я давно успела понять, что абнаки ничего не делают просто так, а значит, у этого обычая тоже должно быть какое-то объяснение. – И она выпалила, больше не в силах сдерживаться: – Но как я ни ломала голову, так ничего и не поняла!
– Аманда, разве я не кажусь тебе красивым? – спросил Чингу, стараясь скрыть под напускным возмущением веселый смех.
– Что ты, Чингу! – воскликнула она, решив, что он и в самом деле обиделся. – Ты очень красивый и мужественный. Это просто мое глупое любопытство тянет меня за язык!
И Чингу наконец ласково улыбнулся, погладил ее по лицу и стал объяснять:
– Когда мы бьемся с врагами, то стараемся выбрать равного противника, чтобы завладеть его скальпом. Ведь победителю необходимо принести в племя какое-то видимое доказательство своей отваги. Тогда его будут считать мужественным и удачливым воином. У человека только одна голова, и с нее можно снять только один скальп. Но если бы мы, как белые люди, отращивали волосы по всей голове, из одного скальпа можно было бы накроить несколько – и это был бы обман. Подумай только, любой трус, не подвергаясь особой опасности, мог бы набрать столько же трофеев, сколько самый могучий воин, и оспорить его славу и доблесть.
В индейской деревне Аманде нередко приходилось видеть злополучные трофейные шесты, однако она вовсе не разделяла восхищения абнаки столь омерзительными доказательствами победы – вот и сейчас ей стало дурно при одном воспоминании о жутких трофеях. Она потупилась и заговорила еле слышно:
– Как бы я хотела не видеть больше ни одного свежего скальпа на чьем-то шесте! Чингу, мне вовсе не нужны добытые тобой скальпы, чтобы считать тебя мужественным и отважным!
Она крепко обняла его и, уютно устроившись у него на груди, скоро уснула.
По традиции в середине февраля обитатели деревни снова собрались в путь – на сей раз туда, где во множестве росли клены. Из них абнаки добывали сок, который варили до состояния патоки, получая сахар. Столь значительное событие в монотонной жизни всегда приносило большую радость, поскольку предстояло кочевать всей деревней, устраивать временную стоянку и жить на новом месте до тех пор, пока не наберется достаточное количество сока. Сбором сока и варкой патоки занимались женщины, а мужчины строили для своих семей вигвамы и охотились. Однако заготовленной патокой распоряжались мужчины – они сами решали, с кем из членов племени станут делиться излишком запасов.
Аманда с возраставшим нетерпением ждала начала кочевой жизни. Когда ей передали, что в деревню приехал французский солдат, которого отвели прямо к сахему, ее сердце тревожно екнуло от недоброго предчувствия. Сахем собрал на совет вождей, куда отправился и Чингу, а Аманда, не в силах усидеть на месте, старалась держаться как можно ближе к вигваму сахема. Вскоре показался Чингу и пошел прямо к ней. Молча глянул на ее встревоженное лицо, отвел жену к себе в вигвам и озабоченно сообщил:
– Мы получили приглашение на совет в форте Карильон. Туда приехал человек с посланием от Великого Белого Отца. Сахем решил, что к генералу Монткальму отправится несколько наших воинов. Нам ведь нужно пополнить запасы, которые сильно убавились к концу зимы.
Аманда была не в силах скрыть, что огорчена: значит, они не пойдут за соком. Чингу поспешил успокоить ее:
– Аманда, мы все равно получим свою долю кленового сахара, ведь остальные мужчины уйдут вместе с племенем.
– Но как же так, Чингу? Ты отправишься в форт Карильон, а я останусь дома одна? – При одной мысли о предстоящем одиночестве глаза ее наполнились слезами.
– Ну, если ты хочешь, я могу взять тебя с собой, – сказал Чингу, глубоко тронутый ее искренним горем. – Тебе будет легче, если ты отправишься с нами, Аманда?