Поставив кружку на камни, маркиз встал, оглядывая ее от полей шляпы до носков шелковых туфель.
За его спиной конюх и грумы уводили в конюшню четырех лошадей. Когда они скрылись из виду, она подошла поближе и наконец заговорила.
– Я пришла извиниться, – прошептала она, не сводя с него глаз. – Я должна была показаться вам заранее. Мне и в голову не приходило, что мой вид может вас настолько удивить. Вы чуть не выпустили из рук вожжи. Брэндрейт, ведь вы могли бы разбиться!
– Вы не виноваты, – отвечал он тихо. – Я сам повел себя как последний дурак. За что же вам извиняться? Но, клянусь Зевсом, я в жизни не видел никого прелестнее! – Сняв перчатку, он прикоснулся к оборкам, которыми были отделаны поля ее шляпы. Потом рука его осторожно коснулась ее локонов, задела серьги. – О черт! – прошептал он. Сорвав шляпу с ее каштановых волос, маркиз нежно поцеловал ее сначала в лоб, а потом в губы. – Почему это, когда мы одни – или почти одни, – у меня всегда появляется непреодолимое желание обнять вас?
– Не знаю, – прошептала она, глядя ему в глаза, вся охваченная необыкновенным чувством. Где-то в глубине ее сознания у нее мелькнула мысль, что надо бы отстраниться от него хоть чуть-чуть. Пока что один невинный поцелуй не имел особенного значения, но если он ее обнимет… Что будет с ней тогда? Если все произойдет, как в тот вечер, это только усилит их взаимное влечение. Куда это приведет их обоих?
Как только он слегка дотронулся до ее шеи, она снова ощутила дрожь по всему телу, до кончиков пальцев на ногах. Остатки благоразумия оставили ее, все утратило смысл. Она не могла шевельнуться, даже если бы хотела. Он был так близко, от него так соблазнительно пахло лошадьми, кожей, мылом, что она невольно обвила руками его шею с возгласом: «О, Брэндрейт, любимый!» – и крепко поцеловала его.
Очевидно, не желая оскорбить ее попыткой отвергнуть ее ласки, маркиз теснее привлек ее к себе, отвечая на поцелуй. Эвелина вновь почувствовала, что растворяется в нем, соединяясь в объятиях и поцелуях. Ее сознание словно заволокло густым белым туманом, единственным островком в котором была радость от ощущения его близости. Она позволила себе вкусить горькую сладость его губ, его дыхания… ощутить силу его рук, обнимавших ее, насладиться прикосновением к его волосам, щеке, шее.
– Эвелина, – шептал он, вызывая в ней уже знакомую восхитительную дрожь, – моя любимая девочка, мне кажется, я…
Он не закончил, потому что в этот момент послышался женский голос, показавшийся Эвелине знакомым:
– Должна сказать, ваше поведение несколько странно мне, но в общем очень мило. Дорогой мой Брэндрейт, это так вы утешаетесь?
22.
Голос был настолько самоуверенным и развязным, что зародившееся между Эвелиной и Брэндрейтом волшебство разлетелось в пыль, как драгоценный хрусталь о каменный пол. Эвелина отшатнулась от маркиза, словно застигнутая на месте преступления. Она надвинула на лоб шляпу и туго завязала шелковые ленты.
Глядя на стоявшую перед ней даму несколькими годами старше ее, Эвелина ощутила внезапную сильную неприязнь. Что за самодовольная усмешка и надменное выражение лица? Она прониклась к ней мгновенным безотчетным недоверием.
– Сьюзен! – воскликнул Брэндрейт. – О, простите, леди Фелмершэм. Что вы делаете здесь?
– Вы знакомы с мистером Соли? – спросила дама. – Это близкий друг моего мужа. У него дом в десяти милях отсюда. Как только мужчины услышали о гонках, ничто не могло их удержать. Естественно, я настояла на том, чтобы поехать с ними. Не оставаться же мне было одной у Соли, в особенности когда его экономка меня ни с того ни с сего невзлюбила.
– Невзлюбила? – переспросил Брэндрейт. – Но это невозможно!
Слегка склонив голову, леди Фелмершэм одарила маркиза небесной улыбкой.
– Как это на вас похоже – делать мне такие комплименты, когда вы прекрасно знаете, что я самая несносная гостья на свете. Я извела бедняжку своими многочисленными требованиями. Право же, она заслуживает жалости.
Эвелина сильно подозревала, что, какой бы добродушной ни прикидывалась виконтесса, бедная экономка дождаться не могла ее отъезда.
– И снова я вынужден возражать, – заявил маркиз. – Вы можете отрицать свои добродетели и достоинства сколько вам угодно, но мне-то они известны.
Сьюзен. Леди Фелмершэм. Повторяя про себя это имя, Эвелина пыталась вспомнить, кто это такая и какое она, собственно, имеет отношение к Брэндрейту. Она внимательно всмотрелась в эту смутно знакомую даму. Нарядное платье из вышитого розового муслина, светло-каштановые локоны надо лбом, изысканной формы кольца на тонких пальцах. Эта Сьюзен была одета по последней моде и с безупречным вкусом. Только вот Эвелина никак не могла припомнить, где же она ее видела. Должно быть, они встречались, когда Эвелина только начала выезжать в свет. Она изо всех сил напрягала память. Странное предчувствие овладело ею: все ее дальнейшее счастье и благополучие зависят от расположения или, вернее, нерасположения этой дамы.
Она взглянула на Брэндрейта, с лица которого все еще не сходило изумленное выражение. Быть может, именно из-за особого блеска его глаз она вдруг вспомнила, кто такая эта виконтесса. Сьюзен Лоренс из Уилтшира, богатая наследница, считавшаяся в свое время одной из признанных красавиц, гордая, лицемерная и бесчувственная. Эвелине она никогда не нравилась. По возможности она старалась избегать ее. Ее манера говорить с людьми, то вкрадчивая, то язвительная, была ей неприятна. Почему-то мисс Лоренс набивалась ей в подруги, хотя Эвелина и не понимала, зачем ей это было нужно. Быть может, потому, что Эвелина, через леди Эль, была в дальнем родстве с Брэндрейтом.
Эту женщину Брэндрейт некогда любил. Всем было известно, что он добивался ее внимания, но его опередили.
– Ну что же, я не стану с вами больше спорить, – сказала леди Фелмершэм маркизу. – Поручаю мои совершенства вашим заботам и требую, чтобы вы напоминали мне о них как можно чаще.
Она рассмеялась. Смех ее был нежный и мелодичный. «Специально практикуемый в целях обольщения», – подумала Эвелина.
– Однако я вне себя от любопытства. Вы не можете себе представить, как я была поражена, увидев даму в ваших объятиях. Наверное, мне следует пожелать вам счастья? – Приподняв красиво изогнутые брови, она обратилась к Эвелине: – Но с вами мы, кажется, незнакомы, милочка?
Эвелине пришелся очень не по вкусу этот покровительственный тон. Что это за обращение – «милочка», словно виконтесса обращалась к какой-нибудь девчонке, а не к женщине почти одних с ней лет.
Несколько запоздало Брэндрейт взял на себя обязанность представить их друг другу. Слегка повернувшись к Эвелине, он сказал:
– Моя кузина, – он подчеркнул это слово, – давно уже не бывала в Лондоне, но я полагаю, вы встречались, когда она впервые появилась в обществе. А если нет, то позвольте мне представить вам мисс Эвелину Свенбурн.
– Эвелина Свенбурн! Неужели? Критически настроенной Эвелине показалось, что это было первое искреннее проявление чувств со стороны виконтессы.
– Но вы так изменились! – прибавила леди Фелмершэм без особого восторга. – Вы теперь совсем другая по сравнению с той, которую я знала много лет назад.
Явная неучтивость этого замечания удивила даже Брэндрейта. Последовало ледяное молчание. Эвелина хотела было задать какой-нибудь вежливый вопрос, чтобы смягчить возникшую неловкость, но в этот момент до нее донесся откуда-то из-за плеча Брэндрейта голос Психеи.
– Нет! – раздался ее вопль, и в это же время что-то просвистело мимо самого уха Эвелины.
Эвелина обернулась посмотреть, что вызвало такой отчаянный протест Психеи. За спиной у нее никого не было. Эвелина испугалась, уж не затеял ли неугомонный Эрот снова какую-нибудь игру со своим полным стрел колчаном. Она узнала звук летящей стрелы и нерешительно дотронулась до своей шеи, куда он уже однажды попал. Потом быстро взглянула на Брэндрейта, подумав, не избрал ли бог любви на этот раз своей целью его.