Гийон взглянул на Адраста, который держался поодаль, точно присутствие раба лишало его покоя.
– Так связывают всех новых рабов? – спросил советник, стараясь взять себя в руки.
– Нет, только этого. Он ведь… – Адраст запнулся.
– Он ведь что?
– Он не привык к повиновению, – пояснил Адраст, с тревогой покосившись на леди Иокасту. – Его еще не укротили.
– Но, по слухам, ваш принц строптивых любит, – заметила леди Иокаста.
Стараясь не выдать своих эмоций, Гийон снова посмотрел на раба. Он искренне сомневался, что этот жуткий дар полюбится принцу, чувства которого к диким обитателям Акилоса, мягко сказать, не отличались теплотой.
– Имя у него есть? – осведомился Гийон.
– Ваш принц, разумеется, волен выбрать любое. Но короля очень порадует, если этого раба будут звать Дэйменом, – ответила леди Иокаста, сверкнув газами.
– Леди Иокаста! – Казалось, Адраст с ней не согласен, но, разумеется, впечатление было обманчивым.
Гийон посмотрел на леди Иокасту, потом на Адраста и понял, что от него ждут каких-то слов.
– Имя определенно… интересное, – произнес Гийон, потрясенный до глубины души.
– Его величество того же мнения, – сказала леди Иокаста и растянула губы в улыбке.
Ликайос, его рабыне, мгновенно перерезали горло мечом. Дворцовая рабыня, к бою не приученная, она была столь умилительно кротка, что, прикажи ей Дэймен, преклонила бы колени и сама подставила бы шею под удар. Ни воспротивиться, ни повиноваться шанса не было – Ликайос беззвучно упала, бледные руки и ноги застыли на белом мраморе, по полу медленно потек кровавый ручей.
– Взять его! – велел воин с русыми патлами, один из своры, ворвавшейся в покои. Потрясение охватило Дэймена лишь на секунду, но двум другим воинам ее было достаточно, чтобы схватить и зарезать Ликайос.
Первое столкновение закончилось тем, что трое воинов расстались с жизнью, а Дэймен завладел мечом.
Другие воины, подрастеряв решимость, от новых атак воздерживались.
– Кто вас послал? – спросил Дэймен.
– Король, – ответил воин с русыми патлами.
– Отец? – Дэймен едва не опустил меч.
– Кастор. Твой отец мертв. Взять его!
Благодаря физической силе, таланту и бесконечным упражнениям в бою Дэймен был как рыба в воде. Но этих людей подослал тот, кто знал его как свои пять пальцев; тот, кто четко представлял, сколько нужно воинов, чтобы одолеть мастера-виртуоза Дэймена. В подавляющем меньшинстве Дэймен сопротивлялся недолго – пока не заломили руки за спину и не приставили меч к горлу.
В тот момент Дэймен наивно предполагал, что его зарежут. Вместо этого его избили, повязали, а когда начал вырываться – для безоружного врагов он помял прилично, – избили снова.
– Уведите его, – приказал патлатый, тыльной стороной ладони вытирая с виска струйку крови.
Дэймена бросили в камеру. Его разум, привычный к мыслям простым и безыскусным, не мог постичь происходящего.
– Отведите меня к брату, – потребовал он. Воины захохотали, один пнул его в живот.
– Так мы же его приказ и исполнили, – насмешливо проговорил другой.
– Ты врешь. Кастор не предатель.
Но вот дверь камеры захлопнулась, и в душу Дэймену впервые закрались сомнения.
«Наивец», – прошептал слабый голосок. Он этого не ждал, не видел. Или отказывался видеть, отказывался верить грязным слухам, казалось, не подобающим сыну, бдящему у смертного одра тяжело больного отца.
Пришли за ним утром. Дэймен осмыслил случившееся и, желая выказать отвагу и горькую гордыню своему пленителю, позволил заломить себе руки. Оттого он и подчинился грубому обращению и, получив сильный тычок меж лопаток, двинулся вперед.
Однако, догадавшись, куда его ведут, Дэймен вновь стал яростно рваться из пут.
Комната представляла собой углубление, выдолбленное в белом мраморе. Мраморный же пол поло́го наклонялся к неприметному стоку. С потолка свисали кандалы, в которые заковали отчаянно бьющегося Дэймена, подняв ему руки над головой.
Так он попал в рабскую купальню.
Дэймен дернул кандалы – толку никакого, а вот запястья уже истерлись. По другую сторону купели соблазнительно мягкой кучей лежали подушки и полотенца. Среди подушек стояли цветные, разнообразной формы бутылочки, а в них алмазами сверкали масла. В надушенную молочно-белую воду медленно погружались лепестки роз. Все как полагается.
Нет, этого не может быть… Душу заполонили гнев и возмущение, а за ними скрывалось что-то еще, что-то едкое и ядовитое, от чего внутри у него все сжималось.