— Отец, а Сирене известно, как ты любишь детей? Может, если бы она поняла это, если бы ты объяснил ей все, как мне сейчас, то она бы лучше к тебе относилась. А то она упорно твердит, что ребенок ее и отправится с нею в Испанию.
— Ребенок не ее и не мой, а наш. Ни о какой Испании и речи не может быть! Завтра утром она отправится с нами в Батавию. Ребенку нужны мать и отец. Сейчас у нее нет другого выхода, как подчиниться мне. Законом оговорены подобные ситуации, и Сирена прекрасно знает, что должна поступить так, как я говорю.
— Но может, компромисс… — нерешительно начал Калеб.
— Никаких компромиссов! Она отправится с нами!
— Она убьет тебя, если ты попытаешься забрать у нее ребенка, — с тревогой сказал мальчик. — Я это понял по ее глазам.
— А я убью ее, если она попытается забрать у меня ребенка. Безвыходное положение, как ты считаешь?
— Единственный выход, отец, — это пойти на компромисс, — произнес Калеб, понуро опустив голову.
Риган схватил его за плечи и повернул к себе лицом.
— Я сказал, что не будет никаких компромиссов! Ребенок мой!
— Не только твой, но и Сирены. Это она родила его!
— Ребенок мой! — упрямо повторил мужчина, не обращая внимания на тихие слова сына.
Калеб высвободился из рук отца и отступил от него на шаг.
— Ребенок должен остаться с матерью, — твердо произнес он, и глаза его глянули сердито и неуступчиво.
— Если придется принимать решение, то на чей корабль ты сядешь, мальчик, — на мой или Сирены?
Калеб стиснул зубы и, сжав руки в кулаки, взглянул в холодные голубые глаза отца.
Риган понял, что не получит прямого ответа от мальчика, и невольно ссутулился, устремив куда-то в сторону потухший взгляд.
Калеб, глядя на него, с трудом сдержал рыдания. Ну почему они не могут отбросить свои разногласия и начать новую жизнь? Может быть, забрать этого несчастного ребенка и убежать с ним куда-нибудь? Тогда эти двое скорее поймут, какие они глупцы!
В подавленном настроении и в полном безмолвии брели по благоухающему саду отец и сын, направляясь к дому.
Риган наполнил большой бокал вином, доставленным к столу из богатых винных погребов Цезаря, и сел, задумавшись. Все его мысли были о Сирене. И сердцем, и всем своим существом он тосковал по ней. Какой же он глупец! Зачем он наговорил ей столько всякой чепухи? Почему он не может выбросить из головы застарелую ревность? Почему он никак не может простить Сирене этого проклятого Альвареса?
Однако она не стала опровергать его обвинения! Значит, она действительно была близка с испанцем! Значит, не так уж безосновательны были все его подозрения! Но тогда он был прав, что ребенок мог родиться и от Цезаря! Почему же она так взбеленилась?! И что-то такое на мгновение мелькнуло в ее глазах после его вопроса об их отношениях с Альваресом… Что это было? Сожаление, угрызение совести, раскаяние? Но это выражение исчезло так быстро, что он даже не успел определить, что за ним крылось. Да и было ли вообще какое бы то ни было выражение? И все же ему не следовало заводить речь на эту тему. Самое главное — это ребенок. Калеб прав: Сирена может убить его, если у нее забрать малыша.
И все же он не может позволить, чтобы его лишили сына. Жена должна вернуться с ним в Батавию. Ребенок в таком нежном возрасте нуждается в матери. Возможно, если бы он ей что-то пообещал, то она согласилась бы уступить его требованиям. Но что? Не существовало ничего такого, что бы она желала получить от него, за исключением сына. Но он не может этого сделать и никогда не отдаст своего сына никому.
Или, может быть, придумать какую-то уловку? Пойти на какую-нибудь хитрость? Калеб утверждает, что Сирена никогда не лжет и не нарушает данных ею обещаний. Быть может, каким-то образом вынудить ее пообещать ему, что… Риган тяжело вздохнул и устало покачал головой. Мысли его путались. Что он может сказать этой женщине с холодными глазами, которая носит его фамилию и является матерью его сына? Но он мог поклясться, что тогда, в ту туманную ночь на борту фрегата, она воспылала не меньшей страстью, чем он сам. И позже, в ее комнате, после того злополучного ужина у Альвареса, когда он повел себя как необузданное животное… Наверное, она все уже забыла. А он… Теперь, когда в нем укоренилась уверенность, что Сирена была близка с испанцем, ему уже никогда не избавиться от ревнивых мыслей. Этот проклятый Цезарь! Неужели он всегда будет стоять между ними?