Отдыхать бурлакам не пришлось. Едва баржа встала на якоря, они разделились. Часть отправилась за дровами, остальные стали разбивать лагерь. Много времени это не заняло: притащили с баржи большой котел, установили над старым кострищем.
Вскоре затрещал огонь, кашевар натаскал речной воды, и когда она закипела, засыпал крупу. Что еще он добавил в варево, я не представляла, но запах шел тошнотворный.
И все же это была еда. Я съела все, что плюхнули мне в миску, и вычистила остатки хлебом. Я должна жить, а для этого нужно есть. О том, чем буду утолять тот, другой голод, думать себе запретила. Сил сейчас только на ребенка достанет, а с малыша толку — чуть. Да и нет тут детей.
Возвращаться и разворачивать кишащий блохами матрас не хотелось. И я устроилась в сторонке. Сухой песок неплохо заменил перину, шерсть плаща укрывала от ночной прохлады и сырого ветра с реки. Тепло, уютно. Высоко-высоко плыли облака. Сизые лохмотья на черном фоне. А в прорехах сияли звезды. Я так и заснула, глядя в небо. И впервые за все время — без снов.
Рог протрубил на рассвете. В котле уже булькал завтрак. По запаху — такая же дрянь, как и вчера. Да и по вкусу — тоже. Но бурлаки не жаловались. Поели, вычистили котел, занесли вещи на баржу и снова впряглись в постромки. Над рекой, скользя по воде, растеклась вчерашняя песня.
Я слушала, стоя на палубе возле груза. Рядом возился корабельный мальчишка, чем-то шебуршал, что-то перекладывал. Шум, пусть и негромкий, мешал, но уходить в другое место было лень. Не лезет ко мне с разговорами, и ладно.
Крик вывел меня из задумчивости. Мальчик выскочил из-за ящика, в глазах плескался страх. Я напряглась, а на шум уже мчались матросы.
— Крыса! Там крыса!
Этого только не доставало! Вездесущие твари с голыми хвостами.
— И чего орешь? Мелкого испугался! — Подбежавший первым мужчина от души отвесил мальчишке оплеуху.
Я решила посмотреть на зверька, которого все так внимательно разглядывали.
Малыш сжался в комок, испуганно сверкая глазками. Похоже, впервые из гнезда вылез. И в последний — матрос поднял дровину, чтобы прибить вредителя. Но наперерез человеку, истошно вереща, кинулась огромная черная крыса.
Я смотрела на вцепившегося в палку зверька. Взмах — и он полетел за борт. Следом отправился её отпрыск. Даже те, кто не вызывает ничего, кроме отвращения, сражаются насмерть, защищая свое дитя. А меня отдали без колебаний. Впрочем, нет. Один защитник у меня все же был.
Кэм приходит в спальню поздно ночью. Я страшно устала: охота, потом пир… Но брат безжалостно выволакивает меня из уютной постели:
— Переоденься в дорожное платье и не шуми!
— Что случилось? Кэм, я спать хочу!
— Тише ты! — Он прижимает палец к губам, словно жест может погасить звуки. — Одевайся!
Вид у него при этом такой, что больше вопросов задавать не хочется. Становится страшно.
— Отвернись.
Одеваться в полумраке трудно. Но я справляюсь. Льняная рубашка цвета топленого молока, коричневое платье и плащ оттенка дубовой коры.
— Ты все?
— Только обуться осталось!
Кэм помогает завязать непослушные шнурки на мягких голенищах.
— Ларец возьми.
Не стоит уточнять, какой. Он один — тот, что спрятан в сундуке, под ворохом одежды. В нем — мое приданное. Жемчужный гарнитур, диадема из затейливо переплетенных серебряных цепочек, янтарное ожерелье. Изумруды (по традиции я получала зеленый камешек в каждый день рождения) хранятся у родителей. Потом их оправят в золото, превратив в колье. Оно украсит меня на праздник в честь вступления в возраст невесты. Настанет ли этот день?
Недомолвки Кэма выводят из себя. Какую проказу задумал брат?
— Что все-таки случилось?
Вместо ответа он тащит меня к двери. Замирает, проверяя, нет ли кого в коридоре. И направляется к нашей "секретной" комнате.
— Что…
Кэм трясущимися руками зажигает свечу. От неё — факел. И подходит к двери тайного хода.
— Дай свой ключ.
В замочную скважину попадает не сразу. И прежде, чем открыть дверь, глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться.
— У выхода ждет Ирчи с лошадьми. Поедем к морю, купим домик. Поживешь там какое-то время.