Муди расплакался от радости, когда Амми Бозорг обняла его. Тяжелая черная чадра не помешала мне узнать ее лицо, которое видела раньше на фотографиях. Такой крючковатый нос нельзя было спутать ни с каким другим. Эта широкоплечая женщина схватила брата в объятия так, словно хотела навечно оставить его при себе.
Анестезиолог и дипломированный остеопат, авторитетный специалист с годовым доходом около ста тысяч долларов в Америке, здесь Муди снова стал маленьким мальчиком для Амми Бозорг. Родители Муди, оба врачи, умерли, когда ему исполнилось всего шесть лет, и сестра вырастила его как своего сына.
Наконец Муди познакомил нас. Она бросилась ко мне, крепко обнимая. Нос у нее был такой большой, что казался искусственным. Он торчал на лице ниже зелено-карих глаз, блестящих от слез. Потом Муди представил мне мужа сестры, Баба Наджи, пояснив, что это имя означает «отец, который побывал в Мекке». Хмурый, невысокого роста мужчина, одетый в мешковатый серый костюм, брюки которого почти закрывали каблуки полотняных туфель, он не обмолвился ни словом. Его глубоко посаженные глаза на морщинистом лице избегали моих.
Вдруг я почувствовала, как на плечи упала тяжелая гирлянда цветов. Видимо, это был какой-то сигнал, потому что все как один бросились в сторону стоянки автомобилей. Они мчались наперегонки к одинаковым маленьким белым угловатой формы машинам и начали втискиваться в них по шесть, восемь и даже двенадцать человек. Отовсюду торчали руки и ноги.
Муди, Махтаб и меня торжественно проводили к почетному автомобилю, большому «шевроле» бирюзового цвета и усадили на заднее сиденье. Впереди села Амми Бозорг с сыном Хусейном, которому, как старшему наследнику по мужской линии, предоставили честь везти нас. Зухра, старшая незамужняя дочь, села между матерью и братом.
В убранной цветами машине мы ехали из аэропорта впереди шумной кавалькады. Вскоре обогнули огромную башню Саид. Серая, отделанная бирюзовой мозаикой, она сверкала в полуденном солнце. Муди рассказал мне, что Тегеран был известен этой удивительной башней, которая, как страж, несла вахту в предместье столицы.
На скоростной магистрали Хусейн заставил старый «шевроле» разогнаться до восьмидесяти миль в час, что было пределом его скорости.
Вдруг Амми Бозорг повернулась и вручила мне пакет. Это было что-то тяжелое, красиво упакованное. Я вопросительно посмотрела на Муди.
– Разверни, – сказал он.
Внутри я обнаружила широкую накидку длиной до щиколоток. Муди объяснил, что она сшита из дорогостоящей шерсти. Там же находился большой темно-зеленый платок, значительно толще того, который был у меня на голове.
Улыбаясь и радуясь своей щедрости, Амми Бозорг что-то сказала, а Муди перевел:
– Накидка называется манто, а платок – русари. В Иране ты должна надевать их, когда выходишь на улицу.
К этому я не была готова. Когда Маммаль, четвертый сын Амми Бозорг и Баба Наджи, будучи у нас в Мичигане, предложил нам поехать в отпуск в Иран, он сказал:
– На улице ты должна будешь носить одежду с длинными рукавами, платок и темные чулки.
– Не переживай, – сказал Муди, – это подарок. И все-таки я расстроилась. Когда Хусейн въехал в город, я начала присматриваться к женщинам, семенящим по запруженным тротуарам Тегерана. Они были закутаны с ног до головы. Большинство носили черную чадру поверх манто и русари, как раз таких, как мне подарили. Вся одежда была мрачных тонов.
– А что со мной сделают, если я этого не надену? Арестуют? – спросила я Муди.
– Да, арестуют, – вполне серьезно ответил он.
Однако вскоре я перестала волноваться по поводу местных законов, касающихся одежды, потому что Хусейн попал в гущу городского движения. Узкие улочки были забиты машинами, трущимися друг о друга. Каждый из водителей искал кусочек свободного пространства, а увидев его, одновременно нажимал на педаль газа и звуковой сигнал. Раздраженный очередным ожиданием, Хусейн дал задний ход и поехал обратно по улице с односторонним движением.
Через Муди Амми Бозорг объяснила мне, что обычно по пятницам движение сокращается, потому что пятница – это мусульманское воскресенье: семьи собираются в доме старшего из родственников и проводят свободное время за молитвой. Но сейчас приближалось время вечерней проповеди, которую по пятницам в центре города читал один из самых святых мужей ислама. На нее стекаются миллионы людей. Не тысячи, а миллионы, подчеркнула Амми Бозорг.
Махтаб спокойно присматривалась к этой сцене, обнимая своего кролика. Широко открытыми глазами она познавала новый, чужой мир, пораженная образами, звуками и запахами.
После часа такой езды мы остановились наконец возле дома Баба Наджи и Амми Бозорг. Поблизости находилось китайское посольство. От улицы дом отделяла ограда из густо расположенных железных прутьев, выкрашенных в зеленый цвет. Через двустворчатую металлическую калитку все вошли во двор с бетонированным покрытием.
Следуя примеру Муди, мы разулись и оставили обувь во дворе. Тут же, во дворе, стояли три газовых гриля, которые обслуживали приглашенные по этому случаю официанты.
В одних чулках мы вошли в большой бетонный дом с плоской крышей. Холл был раза в два просторнее, чем самая большая американская столовая. Стены и двери из ореха украшал цветной орнамент из дерева той же породы. Толстые персидские ковры, уложенные в два или три ряда, покрывали почти весь пол. На них были разложены цветные софры.[1] В комнате из мебели был только маленький телевизор.
В окно я заметила бассейн позади дома. Хотя я не люблю плавать, сегодня холодная вода выглядела исключительно заманчиво.
Новые группы весело болтающих родственников выгружались из автомобилей. Муди явно лопался от гордости за свою американскую семью. Он просто пылал, когда его родственники обхаживали Махтаб.
Тетушка Бозорг показала нам нашу комнату в дальнем крыле дома. Это было маленькое квадратное помещение с двумя сдвинутыми кроватями и провалившимися посередине матрасами. Единственной мебелью можно было считать большой деревянный шкаф.
Здесь же, в конце коридора, я быстро нашла туалет для Махтаб. Открыв дверь, мы обе отскочили при виде бегающих по каменному полу тараканов, таких больших, каких мы еще в своей жизни не видели. Махтаб не хотела входить, но уже действительно было невмоготу. Она потянула меня за собой. Здесь, по крайней мере, был туалет в американском стиле и даже имелось биде. Туалетную бумагу заменял висевший на стене шланг с водой, пахло гнилью.
Мы вернулись в холл, где нас ждал Муди. – Пойдемте, я хочу вам что-то показать, – сказал он.
Мы вышли за ним через парадную дверь во двор.
Махтаб вдруг вскрикнула, увидев лужу свежей, ярко-красной крови. Она отвернулась.
Муди спокойно объяснил, что родственники купили барана и зарезали животное в нашу честь. Мы же должны были, входя впервые в дом, переступить через эту лужу.
– Ну хорошо, сделай это, а нас уволь, – сказала я. Муди спокойно, но решительно заявил:
– Ты должна оказать уважение родственникам. Мясо будет роздано бедным.
Я подумала, что это какая-то дикость, но мне не хотелось никого обидеть, поэтому я согласилась. Махтаб спрятала лицо у меня на плече, когда я ее взяла на руки. Вслед за Муди я обошла лужу крови. Родственники произнесли молитву. Официальная часть встречи была закончена.
Раздали подарки. По иранской традиции невесту родственники жениха одаривают золотыми украшениями. Хотя я уже не была невестой, но достаточно была осведомлена об обычаях этих людей, чтобы при первой встрече надеяться на золото. Тетушка Бозорг подарила Махтаб два золотых браслета, но для меня драгоценностей не оказалось. Это был откровенный намек. Я знала, как раздражал ее брак Муди с американкой.
Она подарила также мне и Махтаб по яркой чадре, чтобы носить их в доме. Моя была светло-кремового цвета с персиковыми цветами, а малышка получила белую с розами.