— Он пригласит тебя еще раз, я в этом не сомневаюсь, — сказала Пересту, пытаясь утешить ее, но Накшидиль покачала головой и перешла в комнату отдыха, где столкнулась с Айшой.
— Прими мои поздравления, Накшидиль. Я слышала, султан пригласил тебя в свои покои. Можно мне присесть к тебе? — спросила рыжеволосая, видя, что девушка протянула руку за хной.
Истосковавшись по ласковому слову, Накшидиль жестом пригласила ее сесть.
— Может быть, Айша знает, что делать, — прошептала мне Накшидиль. — Она всегда умела пленить сердце султана.
Когда банщица начала втирать смесь хны, Айша заговорила, жестикулируя руками и случайно задевая локтем руку рабыни. Я застыл от ужаса, когда старая женщина уронила сосуд и хна разлилась, покрыв руки Накшидиль красновато-коричневым слоем.
— Ты не можешь быть более внимательной? — Айша отругала старую рабыню. Та рассыпалась в извинениях, однако на то, чтобы смыть краску, ушел не один день.
— Богини судьбы не на моей стороне, — сообщила мне Накшидиль.
— Вы сами должны творить свою судьбу, — ответил я. — У меня есть предложение. Почему бы не сходить в детскую комнату? Смех детей поможет вам забыть свое горе.
На следующей неделе Селим снова пригласил ее к себе. И снова султан задавал ей множество вопросов, и опять я со своего тайного наблюдательного пункта слышал, как она описывает жизнь во Франции. Когда Накшидиль завершила рассказ, султан заметил, что она многому научилась в столь юном возрасте.
— Монахини были строги и заставляли нас усердно учиться, — ответила она.
— И почему ты ушла из монастыря? — полюбопытствовал султан. — Ты возвращалась домой, чтобы выйти замуж?
— О, мой повелитель, — ответила она, — это правда, моя семья решила выдать меня замуж после завершения учебы.
— И кто должен был стать твоим мужем?
— Франсуа, сын самого богатого владельца плантаций на Мартинике. Но он был не только богат, но и красив, — мечтательно сказала Накшидиль. — Франсуа высок, строен, у него ясные голубые глаза и благородный нос. Мое будущее казалось столь определенным, открытым, как карты, разложенные на столе гадалки: монастырь, брак, семья, благополучная, лишенная бурных событий жизнь. Но я была вынуждена прервать обучение в монастыре.
— Почему так случилось?
— Гром недовольства низшего сословия в Париже покатился на запад. На улицах Нанта ничего особенного не происходило, однако петиционеры стали распространять листовки, где откровенно излагали свои жалобы. За короткое время почти с десяток памфлетов каждый день обрушивалось на людей.
— Что говорилось в них?
— Мятежники требовали места в парламенте.
— Как им в голову могли прийти такие мысли?
— К этому их подтолкнула Война за независимость в Америке. Кто-то сказал, что город «запылал желанием свободы». Но пламя поднялось слишком высоко. Моя семья почувствовала, что во Франции стало опасно, и пожелала, чтобы я вернулась на безопасную Мартинику.
— Моя дорогая, — сказал султан, — должен признаться, я получил донесения, в которых говорится, что в Париже царит хаос. Трудно судить о бунтах, имеющих место во Франции. Люди хотят не только справедливого представительства в парламенте. Они выступают против религии, против аристократии, против казначейства.
Султан устал и пригласил евнуха. И снова Накшидиль выпроводили из его покоев.
Сердито глядя, она спросила чернокожего раба, который шел впереди нее:
— Разве я не женщина? Что я должна сделать, чтобы он увидел во мне любовницу?
Но этот евнух был немым и лишь безмолвно смотрел перед собой.
На этот раз она ушла к себе в комнату. Проходили дни, и Накшидиль изнемогала, пребывая в мрачном настроении. Надежды стать наложницей у нее явно поубавились. Она спрашивала меня, неужели ей суждено стать еще одной высохшей рабыней, которая сможет вести беседу лишь со своей памятью.
— Конечно, ничего подобного не случится, — ответил я. Но должен признаться, ее будущее казалось мрачным и непредсказуемым.
— Иногда, — задумчиво говорила Накшидиль, — я вижу, как карие глаза и пухлые губы султана мелькают передо мной, и тогда кажется, что меня дразнит сам дьявол.
Если у Накшидиль появлялось настроение, она бралась за вышивание, затем с отвращением бросала эту работу. Я предложил ей поиграть на скрипке, но ее пальцы брали лишь фальшивые ноты. По настоянию Гульбахар она пыталась отвлечь себя кулинарией, но какой смысл заниматься этим, говорила она, если султан так и не отведает ее стряпню?