На этот раз он молчал дольше обычного, и молчание это красноречивее слов говорило о тех чувствах, которые испытывал Гидеон, — горе и гнев.
— И только я вернулся в Англию живым.
— Что произошло?
Судя по его лицу, случилось нечто ужасное, не поддающееся описанию.
— Джерард дал себя провести. Он был в деле уже десять лет. Слишком долго. Он был хорошим, храбрым человеком. Но даже лучшие допускают ошибки, когда на них слишком долго давит груз ответственности.
Она заметила, что он готов простить ошибки другому, отказывая в прощении себе, но не стала ничего говорить. Он провел дрожащей рукой по волосам, плечи его осунулись, словно он признавал свое поражение. Он устал, ему было плохо, и она понимала, что сейчас, побуждая его к исповеди, причиняет ему еще большую боль. Но если она не вытянет из него правду сейчас, когда он уязвим, то не сможет сделать этого уже никогда. Он уйдет в себя, отгородившись от нее неприступной стеной.
Гидеон тяжело вздохнул.
— Проклятие. Я слишком много выпил.
Она поднялась, борясь со страхом и переполнявшей ее любовью.
— Гидеон, ради Бога, расскажите мне.
Стоявшая посреди темной комнаты его жена была красива, как ангел, высеченный из алебастра в соборе.
В твердом взгляде Чариз было столько доверия, столько любви. И то, и другое отдавалось в нем болью. Гидеон не мог полагаться на любовь, а доверия он не заслуживал.
Он закрыл глаза, ища в себе силы отказать ей. Все, что было между ними, изменится, как только она узнает правду о том, что произошло в Индии. Он не мог обременять ее ужасами из своего прошлого. Он не мог впутывать ее в тот хаос, что представляла собой его жизнь.
Но гнетущее чувство вины и избыток алкоголя в крови сыграли дьявольскую шутку с его принципами.
Он неохотно открыл глаза и сделал шаг к ней.
— Набоб сковал нас цепью и притащил в зал для аудиенций. До того момента я видел его лишь издали. Они звали его Слоном Раджастана. Жир чудовищными складками скатывался с него. На нем были бусы из жемчуга, и каждая из жемчужин была величиной с голубиное яйцо. Эти бусы, должно быть, весили целую тонну.
— Он знал, что вы подданный Британии, несмотря на маскировку?
При воспоминании о том времени волоски у него на затылке поднялись дыбом, и он сжал кулаки.
— Он приказал раздеть нас перед его придворными.
Он видел, что она не понимает. Иногда он забывал о том, как мало его соотечественники знают об Индостане.
— Мы представлялись мусульманами, но ни один из нас не был обрезан.
— О!
— Неужели вы знаете, что я имел в виду?
— В моем распоряжении была библиотека отца. У него было несколько необычных книг. К тому же об этом написано в Библии.
И вновь Гидеон осознал то, что эта женщина куда более загадочна, чем все то, с чем ему пришлось столкнуться в Индии.
— Из нас сделали вечернее развлечение для двора.
Гидеон говорил быстро в надежде на то, что так говорить ему будет легче. Но похоже, надеялся он зря.
— Нас выпороли.
Он прикусил губу, стараясь не вспоминать мучительной боли от ударов плетью, сдавленных стонов и криков Джерарда и Парсонса.
— Он хотел вас унизить.
Чариз на удивление хорошо владела собой, но он заметил легкую дрожь в руке, которой она держалась за спинку стула.
— Нас и в нашем лице всех слишком самонадеянных британцев. Он еще хотел получить от нас информацию, но с этим можно было подождать, пока нами не займутся специалисты. Эта порка была предназначена исключительно для развлечения его высочества.
— Вы не просили о пощаде.
В голосе ее звенела уверенность. Костяшки пальцев на ее аристократически тонкой руке побелели.
— У меня было слишком много глупой гордости. И это означало, что меня били значительно дольше, чем остальных.
До тех пор пока они не упали без сознания на мраморный пол. Он думал, что большего унижения уже невозможно испытать. Как наивен он был тогда.
— Затем нас оттащили в камеру пыток.
Господи, только бы она не стала спрашивать его о тех пытках, которые он перенес в темнице набоба. Воспоминания были слишком свежи. Было так, словно он продолжал висеть на цепях, вбитых в скользкие вонючие стены. Ничто на свете не заставит его рассказать о том, что он перенес в этой мерзкой Геенне. В месте, где не было ни дня, ни ночи, лишь темнота, разгоняемая пламенем факелов, точащаяся кровью, гноем и ужасом.
Дьявольские инструменты для пыток. Бесконечная боль. Никакой надежды на спасение.
— Гидеон…
Она опустила глаза и судорожно втянула воздух. В глазах ее блестели слезы. И эти слезы вернули его из кошмара.
— Я должен остановиться. Я вас расстраиваю.
— Конечно, я расстроена. Вы говорите о том, как вас систематически мучили и втаптывали в грязь. Как долго вас держали там?
— Год. В темной яме размером с могилу.
Голос его по-прежнему звучал ровно, хотя сердце стучало как барабан при воспоминании обо всех тех муках, которые он перенес в Рангапинди. Хотя воспоминания об этом всегда были где-то близко.
— Парсонс умер в первую же неделю. Джерард, бедный дьявол, продержался больше месяца. Одному Богу известно, почему я остался жив. Тюремщики мне давали ровно столько пищи, чтобы я не сдох с голоду. Я никогда не понимал почему. Так же, как я сих пор не понимаю, почему из нас троих выжил я.
Она отпустила стул и обхватила себя руками. Стоя перед ним в своем дешевом, одолженном у горничной платье и сюртуке, который был слишком великей, она должна была бы выглядеть смешно. Но ее красота светила ему как маяк, и от этой красоты у него перехватило дыхание.
— Вы хотели умереть, — произнесла она с болью и гневом.
Он сжал губы.
— Поверьте, смерть была бы для меня избавлением. Но я был слишком упрям для того, чтобы убить себя сам и доставить удовольствие своим мучителям, утвердив их в мысли, что они меня одолели. И, несмотря на всю ту боль, которую они мне причиняли, они все же не прикончили меня.
Чариз вскинула голову и упрямо посмотрела ему в глаза. В голосе ее появилась неожиданная жесткость.
— Итак, вы все же были героем.
Нет, никакой он не герой. Герой никогда не молит своих мучителей о пощаде. Герой никогда не призывает смерть, чтобы избавиться от боли. Герой никогда не поддастся дьяволам, которые живут в его сознании.
— Нет, я не был чертовым героем.
— Потому что вы сказали набобу то, что он хотел узнать.
— Поверьте мне, держать рот на замке было пределом моего мужества. Когда люди из компании наконец вытащили меня из той ямы, я лопотал как сумасшедший.
Она хотела что-то возразить ему, но, слава Богу, она не стала с ним спорить. Лицо ее было напряжено.
— И пытки стали причиной того, что вы не можете… ни к кому прикасаться?
Он встретил ее ищущий взгляд и решил, что он зашел слишком далеко, чтобы что-то утаивать. Он обхватил себя руками в бессильной попытке скрыть дрожь.
— Мы были скованы одной цепью в яме, и так нас там и оставили.
Вначале он решил, что Чариз его не поняла. Слава Богу. Но потом увидел, как она побледнела.
— Все трое?
Он замер. Проклятие. Зачем он выложил ей всю правду? Почему он не придумал какую-нибудь историю о кратковременном задержании с последующим спасением?
Но он не мог смотреть ей в глаза и лгать.
— Да, — выдавил он из себя.
Он пытался затолкать обратно воспоминания о том, как месяц за месяцем проводил в одной связке с разлагающимися трупами. Жаркие влажные месяцы индийского лета. Как терпел невыносимый холод зимой.
В глазах Чариз был ужас. И сочувствие, которое ранило его гордость.
И потому что ему была невыносима сама мысль о том, что она представит и сотую часть того, через что он прошел, он заговорил быстро:
— Для меня было почти облегчением, когда набоб выставлял меня на всеобщее посмешище. Ему нравилось держать у себя пленного сахиба, от которого несло мертвечиной и который едва мог прикрыть свою наготу. Я служил любимым развлечением для его сановников, пока вонь не стала такой сильной, что даже он не смог ее выносить.